Page 26 - Ночь перед Рождеством

— Боже ты мой, что за украшение! — крикнул он радостно, ухватив башмаки. — Ваше
царское величество! Что ж, когда башмаки такие на ногах и в них, чаятельно, ваше
благородие, ходите и на лёд ковзаться[55], какие ж должны быть самые ножки? думаю, по
малой мере из чистого сахара.

Государыня, которая точно имела самые стройные и прелестные ножки, не могла не
улыбнуться, слыша такой комплимент из уст простодушного кузнеца, который в своём
запорожском платье мог почесться красавцем, несмотря на смуглое лицо.

Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить
хорошенько царицу о всём: правда ли, что цари едят один только мёд да сало, и тому
подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и
когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать, как у них живут на Сечи,
какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси
меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.

* * *

— Утонул! ей-богу, утонул! вот чтобы я не сошла с этого места, если не утонул! — лепетала
толстая ткачиха, стоя в куче диканьских баб посереди улицы.

— Что ж, разве я лгунья какая? разве я у кого-нибудь корову украла? разве я сглазила кого,
что ко мне не имеют веры? — кричала баба в козацкой свитке[56], с фиолетовым носом,
размахивая руками. — Вот чтобы мне воды не захотелось пить, если старая Переперчиха не
видела собственными глазами, как повесился кузнец!

— Кузнец повесился? вот тебе на! — сказал голова, выходивший от Чуба, остановился и
протеснился ближе к разговаривавшим.

— Скажи лучше, чтоб тебе водки не захотелось пить, старая пьяница! — отвечала ткачиха, —
нужно быть такой сумасшедшей, как ты, чтобы повеситься! Он утонул! утонул в пролубе! Это
я так знаю, как то, что ты была сейчас у шинкарки.

— Срамница! Вишь, чем стала попрекать! — гневно возразила баба с фиолетовым носом. —
Молчала бы, негодница! Разве я не знаю, что к тебе дьяк ходит каждый вечер?

Ткачиха вспыхнула.

— Что дьяк? к кому дьяк? что ты врёшь?

— Дьяк? — пропела, теснясь к спорившим, дьячиха, в тулупе из заячьего меха, крытом синею
китайкою. — Я дам знать дьяка! Кто это говорит — дьяк?

— А вот к кому ходит дьяк! — сказала баба с фиолетовым носом, указывая на ткачиху.

— Так это ты, сука, — сказала дьячиха, подступая к ткачихе, — так это ты, ведьма,
напускаешь ему туман и поишь нечистым зельем, чтобы ходил к тебе?

— Отвяжись от меня, сатана! — говорила, пятясь, ткачиха.

— Вишь, проклятая ведьма, чтоб ты не дождала детей своих видеть, негодная! Тьфу!… — Тут
дьячиха плюнула прямо в глаза ткачихе.

Ткачиха хотела и себе сделать то же, но вместо того плюнула в небритую бороду голове,
который, чтобы лучше всё слышать, подобрался к самим спорившим.

Page 26/37