Page 21 - Повести Белкина

благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что

эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку и что она
весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны.
Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем
живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему,
венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам
родителей, которые, конечно, будут тронуты, наконец, героическим
постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: «Дети!
придите в наши объятия».
Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было
отвергнуто. Наконец она согласилась: в назначенный день она должна была
не ужинать и удалиться в свою комнату под предлогом головной боли.
Девушка ее была в заговоре; обе они должны были выйти в сад через
заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и ехать за
пять верст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж
Владимир должен был их ожидать.
Накануне решительного дня Марья Гавриловна не спала всю ночь; она

укладывалась, увязывала белье и платье, написала длинное письмо к одной
чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям. Она
прощалась с ними в самых трогательных выражениях, извиняла свой
проступок неодолимою силою страсти и оканчивала тем, что
блаженнейшею минутою жизни почтет она ту, когда позволено будет ей
броситься к ногам дражайших ее родителей. Запечатав оба письма тульской
печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной
надписью, она бросилась на постель перед самым рассветом и задремала;
но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в
самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец ее
останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в
темное, бездонное подземелие… и она летела стремглав с неизъяснимым
замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве,

бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом
поспешить с ним обвенчаться… другие безобразные, бессмысленные
видения неслись перед нею одно за другим. Наконец она встала, бледнее
обыкновенного и с непритворной головною болью. Отец и мать заметили
ее беспокойство; их нежная заботливость и беспрестанные вопросы: что с
тобою, Маша? не больна ли ты, Маша? – раздирали ее сердце. Она
старалась их успокоить, казаться веселою, и не могла. Наступил вечер.
Мысль, что уже в последний раз провожает она день посреди своего
семейства, стесняла ее сердце. Она была чуть жива; она втайне прощалась