Page 19 - Евпатий Коловрат

Гридень обернулся, сердито открыв рот, но черниговец опередил его:

— Воевода, я ж не говорю — «не хочу». Не могу я.

Он неторопливо засунул пальцы за ворот, потянул — и запрыгал, стучась в кольчугу,
серо-жёлтый дыроватый камушек, из тех, что в окрестных деревнях звали Кикиморой
Одноглазым.

— Не то чтоб у нас на Северщине всё прям-таки старую веру позабыли, — раздумчиво
заметил синеглазый черниговец, прибирая оберег обратно за пазуху. И уже без усмешки
прибавил: — Коли и впрямь тот мертвяк Распятый на Русь ту нелюдь напустил, чтоб старую
веру на корню извести, мне с вами надо. Да и не чужой я вам…

— То есть? — поглядел на него воевода.

— То и есть, что мой отец с государя вашего батюшкой на тех половцев ходил. Ещё песню о
том сложил. Ходыней его люди звали.

— Тебя-то как звать, «не чужой»? — опять подал голос Демьян.

— А Чурынею кличь, Догада, — разрешил черниговец, вновь искоса скользнув взглядом по
гридню.

За спиной Демьяна не то хмыкнули, не то крякнули. Откликаться молодцу на назвище до
самой смерти.

Не так уж и долго…

— Не расскажешь, госпожа, про место то? — робко подал голос молодой гридень. — Ну,
где… где Перуна звать будем?

Седая княгиня повернулась на голос — то ли тень бросил на её лицо костёр, то ли и впрямь
коснулся мёртвых губ холодной ладошкой призрак убитой улыбки.

Чурыня-черниговец крякнул и покачал головой.

— Сказанул ты, брате… — Он сызнова тряхнул головою. — Кто ж середь той зимы Перуна
зовёт…

— Ни зимой, ни летом нынче не докличешь Его, — отозвалась княгиня. — Смердам ещё поля
поливает, а в бою… кто вы Ему? Огнём не крещёные, знамено Его на плечо не принявшие…
не то чужаки, не то, того хуже, богоотметники. Честен Он больно… и горд. Легко ль позабыть
грязь на Боричевом, да двенадцать батогов, да хвост кобылячий?!

— К кому ж тогда?.. — растерялся парень, но седая княгиня словно и не услышала его:

— Укладывай удальцов своих, воевода. Не лёгкий завтра день будет. Утро вечера мудренее.

Свернулась кошкой там, где сидела, закрыла глаза.

Воевода кивнул головой, и дружинники завозились, вставая, переходя поближе к костру.

Говорят, самое тяжкое в участи ослепшего — сны. Во снах видишь всё живыми глазами —
солнечный свет, строгую синеву неба, доброе разноцветье земли…

Сладкий блинный чад расползался с поварни по всему терему. Где-то голос жены звонко
отдавал повеленья дворовым холопам. А его — его ни с того ни с сего разобрала дремота. И
то сказать, не больно-то выспишься в Святки. По улицам едва не до свету колобродят

Page 19/125