Page 16 - Евпатий Коловрат

полунощным блудячим огнём на жальнике, да и голос больше не шелестел позёмкой.

— Канун Анисьи Желудочницы, — растерянно отозвался кто-то из черниговских гридней.

Княгиня решительно тряхнула седыми космами.

— Время, воевода. Самое время. Тебе — месть, я… я, может, смерть вымолю. — Она
поднялась на ноги, и поднялся вслед за ней воевода.

— Остановись, — вдруг сказал Феодор совсем незнакомым голосом. Не обычным своим
гладким, ровным и сильным, не тем, которым недавно кричал на седую княгиню, — иным.
Слова падали, словно холодные свинцовые крицы. — Остановись и опомнись, брате Еупатий.
Остановись, пока я могу звать тебя так. Звать людским, христианским именем. Ты
христианин. Не пристало тебе кланяться поганым кумирам. Не пристало ждать от них
помощи. На Господа единого уповаем. «Мне отмщение, Аз воздам», — сказал Он. Он наша
помощь, Он наша защита, брате Еупатий!

— Где Он был? — глухо, не глядя на Феодора, спросил воевода. — Где Он был, боярин, когда
горел мой город, когда в Его доме детишек и баб убивали? Или мы не были христианами?
Или Государь наш не жертвовал на храмы и монастыри? Или не Его образ в каждом
спаленном доме висел? Или не на Него уповали те, кто лежит сейчас на улицах? Где Он был,
боярин?

— Деды их для Него от Богов и предков отреклись. Святыни старые осквернили, кресты да
часовни на них поставили, — эхом отозвалась седая княгиня. — Верных кумирам братьев, как
зверьё дикое, в лесные чащобы загоняли. Мать моя помнила, как Муром его князь на копьё
брал, камнемётами стены рушил, за то, что муромцы старых кумиров держались. Скольких
тогда порубили — не для Него ли? Где ж подмога-то Его, боярин?

Феодор тяжко покачал головой, выставив перед собой красивую узкую длань с длинными
пальцами. На княгиню он не глядел.

— Брате Еупатий… Христос не кумир поганский, от Него не откупишься требами да кровью.
Надо душою Ему служить, всею душою! У вас же… вспомни ваши деревни, которыми мы
проезжали. Церквей Божьих, почитай, и не видели. На всю деревню одна икона — у старосты
в избе. И с нею, со святым образом на одной полке — глиняшки да деревяшки непотребные!
Имени христианского не слышно — одни назвища. Крест честной на одном гайтане со
звериными клыками, с иной мерзостью носят. Скажи, брате Еупатий, что это в деревнях
только, что нет… не было такого в граде вашем! Скажи, что налгали мне, будто князья и
бояре с простой чадью на непотребные игрища купальские и иные хаживали! Скажи, брате
Еупатий! Да что говорить — вот, гляди, между вами поганка нераскаянная княгиней была,
княгиней! А ты, ближний боярин Государев, готов за ней на капище бесовское идти, у поганых
кумиров мести просить! Мало тебе, как Господь город ваш и всю землю вашу покарал за
двоеверие?! Мало?..

Воевода медленно поднял голову, и, встретившись с ним глазами, Феодор осёкся.

— Значит, всё это… — негромко, отчётливо звучало каждое слово, а рука указывала за окно,
на озарённый яркими зимними звёздами мёртвый город, — всё это сделал твой Бог?!

Феодор задохнулся, словно налетев в стеношном бою подвздошьем на кулак. Тёмные глаза
широко распахнулись.

— Т-ты что, брате?! — трудно выдохнул он. — Как это — «твой Бог»? Бог — Он один, у тебя,
у меня, у всех христиан!

Page 16/125