Page 15 - Преступление и наказание

Он крепко поморщился.
— В полицию? Что ей надо?
— Денег не платишь и с фатеры не сходишь. Известно, что надо.
— Э, черта еще этого недоставало, — бормотал он, скрыпя зубами, — нет, это мне
теперь… некстати… Дура она, — прибавил он громко. — Я сегодня к ней зайду, поговорю.
— Дура-то она дура, такая же, как и я, а ты что, умник, лежишь как мешок, ничего от
тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а теперь пошто ничего не делаешь?
— Я делаю… — нехотя и сурово проговорил Раскольников.
— Что делаешь?
— Работу…
— Каку работу?
— Думаю, — серьезно отвечал он помолчав.
Настасья так и покатилась со смеху. Она была из смешливых и, когда рассмешат,
смеялась неслышно, колыхаясь и трясясь всем телом, до тех пор, что самой тошно уж
становилось.
— Денег-то много, что ль, надумал? — смогла она наконец выговорить.
— Без сапог нельзя детей учить. Да и наплевать.
— А ты в колодезь не плюй.
— За детей медью платят. Что на копейки сделаешь? — продолжал он с неохотой, как
бы отвечая собственным мыслям.
— А тебе бы сразу весь капитал?
Он странно посмотрел на нее.
— Да, весь капитал, — твердо отвечал он помолчав.
— Ну, ты помаленьку, а то испужаешь; страшно уж очинна. За сайкой-то ходить али
нет?
— Как хочешь.
— Да, забыла! К тебе ведь письмо вчера без тебя пришло.
— Письмо! ко мне! от кого?
— От кого, не знаю. Три копейки почтальону своих отдала. Отдашь, что ли?
— Так неси же, ради бога, неси! — закричал весь в волнении Раскольников, —
господи!
Через минуту явилось письмо. Так и есть: от матери, из Р—й губернии. Он даже
побледнел, принимая его. Давно уже не получал он писем; но теперь и еще что-то другое
вдруг сжало ему сердце.
— Настасья, уйди, ради бога; вот твои три копейки, только, ради бога, скорей уйди!
Письмо дрожало в руках его; он не хотел распечатывать при ней: ему хотелось остаться
наедине с этим письмом. Когда Настасья вышла, он быстро поднес его к губам и поцеловал;
потом долго еще вглядывался в почерк адреса, в знакомый и милый ему мелкий и косенький
почерк его матери, учившей его когда-то читать и писать. Он медлил; он даже как будто
боялся чего-то. Наконец распечатал: письмо было большое, плотное, в два лота;21два
большие почтовые листа были мелко-намелко исписаны.
«Милый мой Родя, — писала мать, — вот уже два месяца с лишком как я не беседовала
с тобой письменно, от чего сама страдала и даже иную ночь не спала, думая. Но, наверно, ты
не обвинишь меня в этом невольном моем молчании. Ты знаешь, как я люблю тебя; ты один
у нас, у меня и у Дуни, ты наше всё, вся надежда, упование наше. Что было со мною, когда я
узнала, что ты уже несколько месяцев оставил университет, за неимением чем содержать
себя, и что уроки и прочие средства твои прекратились! Чем могла я с моими ста двадцатью
рублями в год пенсиона помочь тебе? Пятнадцать рублей, которые я послала тебе четыре
месяца назад, я занимала, как ты и сам знаешь, в счет этого же пенсиона, у здешнего нашего
купца Афанасия Ивановича Вахрушина. Он добрый человек и был еще приятелем твоего
отца. Но, дав ему право на получение за меня пенсиона, я должна была ждать, пока
выплатится долг, а это только что теперь исполнилось, так что я ничего не могла во всё это