Page 13 - Преступление и наказание

тридцати, и действительно была не пара Мармеладову… Входящих она не слыхала и не
заметила; казалось, она была в каком-то забытьи, не слушала и не видела. В комнате было
душно, но окна она не отворила; с лестницы несло вонью, но дверь на лестницу была не
затворена; из внутренних помещений, сквозь непритворенную дверь, неслись волны
табачного дыма, она кашляла, но дверь не притворяла. Самая маленькая девочка, лет шести,
спала на полу, как-то сидя, скорчившись и уткнув голову в диван. Мальчик, годом старше ее,
весь дрожал в углу и плакал. Его, вероятно, только что прибили. Старшая девочка, лет
девяти, высокенькая и тоненькая как спичка, в одной худенькой и разодранной всюду
рубашке и в накинутом на голые плечи ветхом драдедамовом бурнусике, сшитом ей,
вероятно, два года назад, потому что он не доходил теперь и до колен, стояла в углу подле
маленького брата, обхватив его шею своею длинною, высохшею как спичка рукой. Она,
кажется, унимала его, что-то шептала ему, всячески сдерживала, чтоб он как-нибудь опять не
захныкал, и в то же время со страхом следила за матерью своими большими-большими
темными глазами, которые казались еще больше на ее исхудавшем и испуганном личике.
Мармеладов, не входя в комнату, стал в самых дверях на коленки, а Раскольникова
протолкнул вперед. Женщина, увидев незнакомого, рассеянно остановилась перед ним, на
мгновение очнувшись и как бы соображая: зачем это он вошел? Но, верно, ей тотчас же
представилось, что он идет в другие комнаты, так как ихняя была проходная. Сообразив это
и не обращая уже более на него внимания, она пошла к сенным дверям, чтобы притворить
их, и вдруг вскрикнула, увидев на самом пороге стоящего на коленках мужа.
— А! — закричала она в исступлении, — воротился! Колодник! Изверг!.. А где деньги?
Что у тебя в кармане, показывай! И платье не то! где твое платье? где деньги? говори!..
И она бросилась его обыскивать. Мармеладов тотчас же послушно и покорно развел
руки в обе стороны, чтобы тем облегчить карманный обыск. Денег не было ни копейки.
— Где же деньги? — кричала она. — О господи, неужели же он всё пропил! Ведь
двенадцать целковых в сундуке оставалось!.. — и вдруг, в бешенстве, она схватила его за
волосы и потащила в комнату. Мармеладов сам облегчал ее усилия, смиренно ползя за нею
на коленках.
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в нас-лаж-дение, ми-ло-сти-вый го-
су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол.
Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал,
закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка
дрожала со сна как лист.
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала в отчаянии бедная женщина, — и платье не то!
Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь! А вам,
вам не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты с ним пил? Ты
тоже с ним пил! Вон!
Молодой человек поспешил уйти, не говоря ни слова. К тому же внутренняя дверь
отворилась настежь, и из нее выглянуло несколько любопытных. Протягивались наглые
смеющиеся головы с папиросками и трубками, в ермолках. Виднелись фигуры в халатах и
совершенно нараспашку, в летних до неприличия костюмах, иные с картами в руках.
Особенно потешно смеялись они, когда Мармеладов, таскаемый за волосы, кричал, что это
ему в наслаждение. Стали даже входить в комнату; послышался, наконец, зловещий визг: это
продиралась вперед сама Амалия Липпевехзель, чтобы произвести распорядок по-свойски и
в сотый раз испугать бедную женщину ругательским приказанием завтра же очистить
квартиру. Уходя, Раскольников успел просунуть руку в карман, загреб сколько пришлось
медных денег, доставшихся ему с разменянного в распивочной рубля, и неприметно положил
на окошко. Потом уже на лестнице он одумался и хотел было воротиться.
«Ну что это за вздор такой я сделал, — подумал он, — тут у них Соня есть, а мне
самому надо». Но рассудив, что взять назад уже невозможно и что все-таки он и без того бы
не взял, он махнул рукой и пошел на свою квартиру. «Соне помадки ведь тоже нужно, —
продолжал он, шагая по улице, и язвительно усмехнулся, — денег стоит сия чистота… Гм! А