Page 156 - Преступление и наказание

Петрович не принял возражения; напротив, с каждым словом становился он всё привязчивее
и раздражительнее, точно во вкус входил.
— Любовь к будущему спутнику жизни, к мужу должна превышать любовь к брату, —
произнес он сентенциозно, — а во всяком случае, я не могу стоять на одной доске… Хоть я и
настаивал давеча, что в присутствии вашего брата не желаю и не могу изъяснить всего, с чем
пришел, тем не менее я теперь же намерен обратиться к многоуважаемой вашей мамаше для
необходимого объяснения по одному весьма капитальному и для меня обидному пункту.
Сын ваш, — обратился он к Пульхерии Александровне, — вчера, в присутствии господина
Рассудкина (или… кажется так? извините, запамятовал вашу фамилию, — любезно
поклонился он Разумихину), обидел меня искажением мысли моей, которую я сообщил вам
тогда в разговоре частном, за кофеем, именно, что женитьба на бедной девице, уже
испытавшей жизненное горе, по-моему, выгоднее в супружеском отношении, чем на
испытавшей довольство, ибо полезнее для нравственности. Ваш сын умышленно
преувеличил значение слов до нелепого, обвинив меня в злостных намерениях и, по моему
взгляду, основываясь на вашей собственной корреспонденции. Почту себя счастливым, если
вам, Пульхерия Александровна, возможно будет разубедить меня в противном отношении и
тем значительно успокоить. Сообщите же мне, в каких именно терминах передали вы слова
мои в вашем письме к Родиону Романовичу?
— Я не помню, — сбилась Пульхерия Александровна, — а передала, как сама поняла.
Не знаю, как передал вам Родя… Может, он что-нибудь и преувеличил.
— Без вашего внушения он преувеличить не мог.
— Петр Петрович, — с достоинством произнесла Пульхерия Александровна, —
доказательство тому, что мы с Дуней не приняли ваших слов в очень дурную сторону, это то,
что мы здесь.
— Хорошо, маменька! — одобрительно сказала Дуня.
— Стало быть, я и тут виноват! — обиделся Лужин.
— Вот, Петр Петрович, вы всё Родиона вините, а вы и сами об нем давеча неправду
написали в письме, — прибавила, ободрившись, Пульхерия Александровна.
— Я не помню, чтобы написал какую-нибудь неправду-с.
— Вы написали, — резко проговорил Раскольников, не оборачиваясь к Лужину, — что
я вчера отдал деньги не вдове раздавленного, как это действительно было, а его дочери
(которой до вчерашнего дня никогда не видал). Вы написали это, чтобы поссорить меня с
родными, и для того прибавили, в гнусных выражениях, о поведении девушки, которой вы
не знаете. Всё это сплетня и низость.
— Извините, сударь, — дрожа со злости, ответил Лужин, — в письме моем я
распространился о ваших качествах и поступках единственно в исполнение тем самым
просьбы вашей сестрицы и мамаши описать им: как я вас нашел и какое вы на меня
произвели впечатление? Что же касается до означенного в письме моем, то найдите хоть
строчку несправедливую, то есть что вы не истратили денег и что в семействе том, хотя бы и
несчастном, не находилось недостойных лиц?
— А по-моему, так вы, со всеми вашими достоинствами, не стоите мизинца этой
несчастной девушки, в которую вы камень бросаете.
— Стало быть, вы решились бы и ввести ее в общество вашей матери и сестры?
— Я это уж и сделал, если вам хочется знать. Я посадил ее сегодня рядом с маменькой
и с Дуней.
— Родя! — вскричала Пульхерия Александровна.
Дунечка покраснела; Разумихин сдвинул брови. Лужин язвительно и высокомерно
улыбнулся.
— Сами изволите видеть, Авдотья Романовна, — сказал он, — возможно ли тут
соглашение? Надеюсь теперь, что дело это кончено и разъяснено, раз навсегда. Я же
удалюсь, чтобы не мешать дальнейшей приятности родственного свидания и сообщению
секретов (он встал со стула и взял шляпу). Но, уходя, осмелюсь заметить, что впредь