Page 178 - Преступление и наказание

Порфирий остановился против него, подождал и вдруг сам захохотал, вслед за ним.
Раскольников встал с дивана, вдруг резко прекратив свой, совершенно припадочный, смех.
— Порфирий Петрович! — проговорил он громко и отчетливо, хотя едва стоял на
дрожавших ногах, — я, наконец, вижу ясно, что вы положительно подозреваете меня в
убийстве этой старухи и ее сестры Лизаветы. С своей стороны объявляю вам, что всё это мне
давно уже надоело. Если находите, что имеете право меня законно преследовать, то
преследуйте; арестовать, то арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.
Вдруг губы его задрожали, глаза загорелись бешенством, и сдержанный до сих пор
голос зазвучал.
— Не позволю-с! — крикнул он вдруг, изо всей силы стукнув кулаком по столу, —
слышите вы это, Порфирий Петрович? Не позволю!
— Ах, господи, да что это опять! — вскрикнул, по-видимому в совершенном испуге,
Порфирий Петрович, — батюшка! Родион Романович! Родименький! Отец! Да что с вами?
— Не позволю! — крикнул было другой раз Раскольников.
— Батюшка, потише! Ведь услышат, придут! Ну что тогда мы им скажем,
подумайте! — прошептал в ужасе Порфирий Петрович, приближая свое лицо к самому лицу
Раскольникова.
— Не позволю, не позволю! — машинально повторил Раскольников, но тоже вдруг
совершенным шепотом.
Порфирий быстро отвернулся и побежал отворить окно.
— Воздуху пропустить, свежего! Да водицы бы вам, голубчик, испить, ведь это
припадок-с! — И он бросился было к дверям приказать воды, но тут же в углу, кстати,
нашелся графин с водой.
— Батюшка, испейте, — шептал он, бросаясь к нему с графином, — авось поможет…
— Испуг и самое участие Порфирия Петровича были до того натуральны, что Раскольников
умолк и с диким любопытством стал его рассматривать. Воды, впрочем, он не принял.
— Родион Романович! миленький! да вы этак себя с ума сведете, уверяю вас, э-эх! А-
ах! Выпейте-ка! Да выпейте хоть немножечко!
Он-таки заставил его взять стакан с водой в руки. Тот машинально поднес было его к
губам, но, опомнившись, с отвращением поставил на стол.
— Да-с, припадочек у нас был-с! Этак вы опять, голубчик, прежнюю болезнь себе
возвратите, — закудахтал с дружественным участием Порфирий Петрович, впрочем, всё еще
с каким-то растерявшимся видом. — Господи! Да как же этак себя не беречь? Вот и Дмитрий
Прокофьич ко мне вчера приходил, — согласен, согласен-с, у меня характер язвительный,
скверный, а они вот что из этого вывели!.. Господи! Пришел вчера, после вас, мы обедали,
говорил-говорил, я только руки расставил; ну, думаю… ах ты, господи! От вас, что ли, он
приходил? Да садитесь же, батюшка, присядьте ради Христа!
— Нет, не от меня! Но я знал, что он к вам пошел и зачем пошел, — резко ответил
Раскольников.
— Знали?
— Знал. Ну что же из этого?
— Да то же, батюшка, Родион Романович, что я не такие еще ваши подвиги знаю; обо
всем известен-с! Ведь я знаю, как вы квартиру-то нанимать ходили, под самую ночь, когда
смерклось, да в колокольчик стали звонить, да про кровь спрашивали, да работников и
дворников с толку сбили. Ведь я понимаю настроение-то ваше душевное, тогдашнее-то… да
ведь все-таки этак вы себя просто с ума сведете, ей-богу-с! Закружитесь! Негодование-то в
вас уж очень сильно кипит-с, благородное-с, от полученных обид, сперва от судьбы, а потом
от квартальных, вот вы и мечетесь туда и сюда, чтобы, так сказать, поскорее заговорить всех
заставить и тем всё разом покончить, потому что надоели вам эти глупости, и все подозрения
эти. Ведь так? Угадал-с настроение-то?.. Только вы этак не только себя, да и Разумихина у
меня закружите; ведь слишком уж он добрый человек для этого, сами знаете. У вас-то
болезнь, а у него добродетель, болезнь-то и выходит к нему прилипчивая… Я вам, батюшка,