Page 180 - Преступление и наказание

блеснула в глазах его.
— Лжете вы всё! — вскричал он. — вы сами отлично знаете, что самая лучшая увертка
преступнику по возможности не скрывать, чего можно не скрыть. Не верю я вам!
— Экой же вы вертун! — захихикал Порфирий, — да с вами, батюшка, и не сладишь;
мономания какая-то в вас засела. Так не верите мне? А я вам скажу, что уж верите, уж на
четверть аршина поверили, а я сделаю, что поверите и на весь аршин, потому истинно вас
люблю и искренно добра вам желаю.
Губы Раскольникова задрожали.
— Да-с, желаю-с, окончательно вам скажу-с, — продолжал он, слегка, дружески,
взявши за руку Раскольникова, немного повыше локтя, — окончательно скажу-с;
наблюдайте вашу болезнь. К тому же вот к вам и фамилия теперь приехала;148об ней-то
попомните. Покоить вам и нежить их следует, а вы их только пугаете…
— Какое вам дело? Почем это вы знаете? К чему так интересуетесь? Вы следите, стало
быть, за мной и хотите мне это показать?
— Батюшка! Да ведь от вас же, от вас же самих всё узнал! Вы и не замечаете, что, в
волнении своем, всё вперед сами высказываете и мне, и другим. От господина Разумихина,
Дмитрия Прокофьича, тоже вчера много интересных подробностей узнал. Нет-с, вот вы меня
прервали, а я скажу, что через мнительность вашу, при всем остроумии вашем, вы даже
здравый взгляд на вещи изволили потерять. Ну вот, например, хоть на ту же опять тему,
насчет колокольчиков-то: да этакую-то драгоценность, этакой факт (целый ведь факт-с!) я
вам так, с руками и с ногами, и выдал, я-то, следователь! И вы ничего в этом не видите? Да
подозревай я вас хоть немножко, так ли следовало мне поступить? Мне, напротив, следовало
бы сначала усыпить подозрения ваши, и виду не подать, что я об этом факте уже известен;
отвлечь, этак, вас в противоположную сторону, да вдруг, как обухом по темени (по вашему
же выражению), и огорошить: «А что, дескать, сударь, изволили вы в квартире убитой делать
в десять часов вечера, да чуть ли еще и не в одиннадцать? А зачем в колокольник звонили? А
зачем про кровь расспрашивали? А зачем дворников сбивали и в часть, к квартальному
поручику, подзывали?» Вот как бы следовало мне поступить, если б я хоть капельку на вас
подозрения имел. Следовало бы по всей форме от вас показание-то отобрать, обыск сделать,
да, пожалуй, еще вас и заарестовать… Стало быть, я на вас не питаю подозрений, коли иначе
поступил! А вы здравый взгляд потеряли, да и не видите ничего, повторяю-с!
Раскольников вздрогнул всем телом, так что Порфирий Петрович слишком ясно
заметил это.
— Лжете вы всё! — вскричал он, — я не знаю ваших целей, но вы всё лжете… Давеча
вы не в этом смысле говорили, и ошибиться нельзя мне… Вы лжете!
— Я лгу? — подхватил Порфирий, по-видимому горячась, но сохраняя самый веселый
и насмешливый вид и, кажется, нимало не тревожась тем, какое мнение имеет о нем
господин Раскольников. — Я лгу?.. Ну а как я с вами давеча поступил (я-то, следователь),
сам вам подсказывая и выдавая все средства к защите, сам же вам всю эту психологию
подводя: «Болезнь, дескать, бред, разобижен был; меланхолия да квартальные», и всё это
прочее? А? хе-хе-хе! Хотя оно, впрочем, — кстати скажу, — все эти психологические
средства к защите, отговорки да увертки, крайне несостоятельны, да и о двух концах:
«Болезнь, дескать, бред, грезы, мерещилось, не помню», всё это так-с, да зачем же, батюшка,
в болезни-то да в бреду всё такие именно грезы мерещутся, а не прочие? Могли ведь быть и
прочие-с? Так ли? Хе-хе-хе-хе!
Раскольников гордо и с презрением посмотрел на него.
— Одним словом, — настойчиво и громко сказал он, вставая и немного оттолкнув при
этом Порфирия, — одним словом, я хочу знать: признаете ли вы меня окончательно
свободным от подозрений или нет? Говорите, Порфирий Петрович, говорите положительно
и окончательно, и скорее, сейчас!
— Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с вами, — вскричал Порфирий с совершенно
веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. — Да и к чему вам знать, к чему