Page 273 - Преступление и наказание

Он довольно бодро вошел во двор. Надо было подняться в третий этаж. «Покамест еще
подымусь», — подумал он. Вообще ему казалось, что до роковой минуты еще далеко, еще
много времени остается, о многом еще можно передумать.
Опять тот же сор, те же скорлупы на винтообразной лестнице, опять двери квартир
отворены настежь, опять те же кухни, из которых несет чад и вонь. Раскольников с тех пор
здесь не был. Ноги его немели и подгибались, но шли. Он остановился на мгновение, чтобы
перевести дух, чтоб оправиться, чтобы войти человеком. «А для чего? зачем? — подумал он
вдруг, осмыслив свое движение. — Если уж надо выпить эту чашу, то не всё ли уж равно?
Чем гаже, тем лучше. — В воображении его мелькнула в это мгновение фигура Ильи
Петровича Пороха. — Неужели в самом деле к нему? А нельзя ли к другому? Нельзя ли к
Никодиму Фомичу? Поворотить сейчас и пойти к самому надзирателю на квартиру? По
крайней мере, обойдется домашним образом… Нет, нет! К Пороху, к Пороху! Пить, так пить
всё разом…»
Похолодев и чуть-чуть себя помня, отворил он дверь в контору. На этот раз в ней было
очень мало народу, стоял какой-то дворник и еще какой-то простолюдин. Сторож и не
выглядывал из своей перегородки. Раскольников прошел в следующую комнату. «Может,
еще можно будет и не говорить», — мелькало в нем. Тут одна какая-то личность из писцов, в
приватном сюртуке, прилаживалась что-то писать у бюро. В углу усаживался еще один
писарь. Заметова не было. Никодима Фомича, конечно, тоже не было.
— Никого нет? — спросил было Раскольников, обращаясь к личности у бюро.
— А вам кого?
— А-а-а! Слыхом не слыхать, видом не видать, а русский дух… как это там в сказке…
забыл! М-мае п-пач-тенье! — вскричал вдруг знакомый голос.
Раскольников задрожал. Пред ним стоял Порох; он вдруг вышел из третьей комнаты.
«Это сама судьба, — подумал Раскольников, — почему он тут?»
— К нам? По какому? — восклицал Илья Петрович. (Он был, по-видимому, в
превосходнейшем и даже капельку в возбужденном состоянии духа). — Если по делу, то еще
рано пожаловали. Я сам по случаю… А впрочем, чем могу. Я признаюсь вам… как? как?
Извините…
— Раскольников.
— Ну что: Раскольников! И неужели вы могли предположить, что я забыл! Вы уж,
пожалуйста, меня не считайте за такого… Родион Ро… Ро… Родионыч, так, кажется?
— Родион Романыч.
— Да, да-да! Родион Романыч, Родион Романыч! Этого-то я и добивался. Даже
многократно справлялся. Я, признаюсь вам, с тех пор искренно горевал, что мы так тогда с
вами… мне потом объяснили, я узнал, что молодой литератор и даже ученый… и, так
сказать, первые шаги… О господи! Да кто же из литераторов и ученых первоначально не
делал оригинальных шагов! Я и жена моя — мы оба уважаем литературу, а жена — так до
страсти!.. Литературу и художественность! Был бы благороден, а прочее все можно
приобрести талантами, знанием, рассудком, гением! Шляпа — ну что, например, значит
шляпа? Шляпа есть блин, я ее у Циммермана куплю; но что под шляпой сохраняется и
шляпой прикрывается, того уж я не куплю-с!.. Я, признаюсь, хотел даже к вам идти
объясниться, да думал, может, вы… Однако ж и не спрошу: вам и в самом деле что-нибудь
надо? К вам, говорят, родные приехали?
— Да, мать и сестра.
— Имел даже честь и счастие встретить вашу сестру, — образованная и прелестная
особа. Признаюсь, я пожалел, что мы тогда с вами до того разгорячились. Казус! А что я вас
тогда, по поводу вашего обморока, некоторым взглядом окинул, — то потом оно самым
блистательным образом объяснилось! Изуверство и фанатизм! Понимаю ваше негодование.
Может быть, по поводу прибывшего семейства квартиру переменяете?
— Н-нет, я только так… Я зашел спросить… я думал, что найду здесь Заметова.
— Ах, да! Ведь вы подружились; слышал-с. Ну, Заметова у нас нет, — не застали. Да-с,