Page 270 - Преступление и наказание

этого! А любопытно, неужели в эти будущие пятнадцать — двадцать лет так уже смирится
душа моя, что я с благоговением буду хныкать пред людьми, называя себя ко всякому слову
разбойником? Да, именно, именно! Для этого-то они и ссылают меня теперь, этого-то им и
надобно… Вот они снуют все по улице взад и вперед, и ведь всякий-то из них подлец и
разбойник уже по натуре своей; хуже того — идиот! А попробуй обойти меня ссылкой, и все
они взбесятся от благородного негодования! О, как я их всех ненавижу!»
Он глубоко задумался о том: «каким же это процессом может так произойти, что он
наконец пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж,
почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета не
добьют окончательно? Вода камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду
теперь, когда сам знаю, что всё это будет именно так, как по книге, а не иначе!»
Он уже в сотый раз, может быть, задавал себе этот вопрос со вчерашнего вечера, но
все-таки шел.

VIII
Когда он вошел к Соне, уже начинались сумерки. Весь день Соня прождала его в
ужасном волнении. Они ждали вместе с Дуней. Та пришла к ней еще с утра, вспомнив
вчерашние слова Свидригайлова, что Соня «об этом знает». Не станем передавать
подробностей разговора и слез обеих женщин, и насколько сошлись они между собой. Дуня
из этого свидания, по крайней мере, вынесла одно утешение, что брат будет не один: к ней,
Соне, к первой пришел он со своею исповедью; в ней искал он человека, когда ему
понадобился человек; она же и пойдет за ним, куда пошлет судьба. Она и не спрашивала, но
знала, что это будет так. Она смотрела на Соню даже с каким-то благоговением и сначала
почти смущала ее этим благоговейным чувством, с которым к ней относилась. Соня готова
была даже чуть не заплакать: она, напротив, считала себя недостойною даже взглянуть на
Дуню. Прекрасный образ Дуни, когда та откланялась ей с таким вниманием и уважением во
время их первого свидания у Раскольникова, с тех пор навеки остался в душе ее, как одно из
самых прекрасных и недосягаемых видений в ее жизни.
Дунечка наконец не вытерпела и оставила Соню, чтобы ждать брата в его квартире; ей
всё казалось, что он туда прежде придет. Оставшись одна, Соня тотчас же стала мучиться от
страха при мысли, что, может быть, действительно он покончит самоубийством. Того же
боялась и Дуня. Но обе они весь день наперерыв разубеждали друг друга всеми доводами в
том, что этого быть не может, и были спокойнее, пока были вместе. Теперь же, только что
разошлись, и та и другая стали об одном этом только и думать. Соня припоминала, как вчера
Свидригайлов сказал ей, что у Раскольникова две дороги — Владимирка или… Она знала к
тому же его тщеславие, заносчивость, самолюбие и неверие. «Неужели же одно только
малодушие и боязнь смерти могут заставить его жить?» — подумала она, наконец, в
отчаянии. Солнце между тем уже закатывалось. Она грустно стояла пред окном и пристально
смотрела в него, — но в окно это была видна только одна капитальная небеленая стена
соседнего дома. Наконец, когда уж она дошла до совершенного убеждения в смерти
несчастного, — он вошел в ее комнату.
Радостный крик вырвался из ее груди. Но, взглянув пристально в его лицо, она вдруг
побледнела.
— Ну да! — сказал, усмехаясь, Раскольников, — я за твоими крестами, Соня. Сама же
ты меня на перекресток посылала; что ж теперь, как дошло до дела, и струсила?
Соня в изумлении смотрела на него. Странен показался ей этот тон; холодная дрожь
прошла было по ее телу, но чрез минуту она догадалась, что и тон, и слова эти — всё было
напускное. Он и говорил-то с нею, глядя как-то в угол и точно избегая заглянуть ей прямо в
лицо.
— Я, видишь, Соня, рассудил, что этак, пожалуй, будет и выгоднее. Тут есть
обстоятельство… Ну, да долго рассказывать, да и нечего. Меня только, знаешь, что злит?