Page 78 - Преступление и наказание

и объявился чем смотрит…
— Но, однако же, нравственность? И, так сказать, правила…
— Да об чем вы хлопочете? — неожиданно вмешался Раскольников. — По вашей же
вышло теории!
— Как так по моей теории?
— А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей
можно резать…
— Помилуйте! — вскричал Лужин.
— Нет, это не так! — отозвался Зосимов.
Раскольников лежал бледный, с вздрагивающей верхнею губой и трудно дышал.
— На всё есть мера, — высокомерно продолжал Лужин, — экономическая идея еще не
есть приглашение к убийству, и если только предположить…
— А правда ль, что вы, — перебил вдруг опять Раскольников дрожащим от злобы
голосом, в котором слышалась какая-то радость обиды, — правда ль, что вы сказали вашей
невесте… в тот самый час, как от нее согласие получили, что всего больше рады тому… что
она нищая… потому что выгоднее брать жену из нищеты, чтоб потом над ней властвовать…
и попрекать тем, что она вами облагодетельствована?..
— Милостивый государь! — злобно и раздражительно вскричал Лужин, весь вспыхнув
и смешавшись, — милостивый государь… так исказить мысль! Извините меня, но я должен
вам высказать, что слухи, до вас дошедшие или, лучше сказать, до вас доведенные, не имеют
и тени здравого основания, и я… подозреваю, кто… одним словом… эта стрела… одним
словом, ваша мамаша… Она и без того показалась мне, при всех, впрочем, своих
превосходных качествах, несколько восторженного и романического оттенка в мыслях… Но
я все-таки был в тысяче верстах от предположения, что она в таком извращенном фантазией
виде могла понять и представить дело… И наконец… наконец…
— А знаете что? — вскричал Раскольников, приподнимаясь на подушке и смотря на
него в упор пронзительным, сверкающим взглядом, — знаете что?
— А что-с? — Лужин остановился и ждал с обиженным и вызывающим видом.
Несколько секунд длилось молчание.
— А то, что если вы еще раз… осмелитесь упомянуть хоть одно слово… о моей
матери… то я вас с лестницы кувырком спущу!
— Что с тобой! — крикнул Разумихин.
— А, так вот оно что-с! — Лужин побледнел и закусил губу. — Слушайте, сударь,
меня, — начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, — я
еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб
узнать еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь… вам…
никогда-с…
— Я не болен! — вскричал Раскольников.
— Тем паче-с…
— Убирайтесь к черту!
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом;
Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув
головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин
вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись,
проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он
уносит с собой ужасное оскорбление.
— Можно ли, можно ли так? — говорил озадаченный Разумихин, качая головой.
— Оставьте, оставьте меня все! — в исступлении вскричал Раскольников. — Да
оставите ли вы меня наконец, мучители! Я вас не боюсь! Я никого, никого теперь не боюсь!
Прочь от меня! Я один хочу быть, один, один, один!
— Пойдем! — сказал Зосимов, кивнув Разумихину.
— Помилуй, да разве можно его так оставлять.