Page 74 - Рассказы

А. П. Чехов. «Рассказы»

– Диоген не нуждался в кабинете и в теплом помещении; там и без того жарко. Лежи
себе в бочке да кушай апельсины и оливки. А доведись ему в России жить, так он не то что
в декабре, а в мае запросился бы в комнату. Небось скрючило бы от холода.
– Нет. Холод, как и вообще всякую боль, можно не чувствовать. Марк Аврелий сказал:
«Боль есть живое представление о боли: сделай усилие воли, чтоб изменить это представ-
ление, откинь его, перестань жаловаться, и боль исчезнет». Это справедливо. Мудрец или
попросту мыслящий, вдумчивый человек отличается именно тем, что презирает страдание;
он всегда доволен и ничему не удивляется.
– Значит, я идиот, так как я страдаю, недоволен и удивляюсь человеческой подлости.
– Это вы напрасно. Если вы почаще будете вдумываться, то вы поймете, как ничтожно
все то внешнее, что волнует нас. Нужно стремиться к уразумению жизни, а в нем – истинное
благо.
– Уразумение… – поморщился Иван Дмитрич. – Внешнее, внутреннее… Извините,
я этого не понимаю. Я знаю только, – сказал он, вставая и сердито глядя на доктора, – я
знаю, что Бог создал меня из теплой крови и нервов, да-с! А органическая ткань, если она
жизнеспособна, должна реагировать на всякое раздражение. И я реагирую! На боль я отве-
чаю криком и слезами, на подлость – негодованием, на мерзость – отвращением. По-моему,
это, собственно, и называется жизнью. Чем ниже организм, тем он менее чувствителен и
тем слабее отвечает на раздражение, и чем выше, тем он восприимчивее и энергичнее реа-
гирует на действительность. Как не знать этого? Доктор, а не знает таких пустяков! Чтобы
презирать страдание, быть всегда довольным и ничему не удивляться, нужно дойти вот до
этакого состояния, – и Иван Дмитрич указал на толстого, заплывшего жиром мужика, – или
же закалить себя страданиями до такой степени, чтобы потерять всякую чувствительность
к ним, то есть, другими словами, перестать жить. Извините, я не мудрец и не философ, –
продолжал Иван Дмитрич с раздражением, – и ничего я в этом не понимаю. Я не в состоянии
рассуждать.
– Напротив, вы прекрасно рассуждаете.
– Стоики, которых вы пародируете, были замечательные люди, но учение их застыло
еще две тысячи лет назад и ни капли не подвинулось вперед и не будет двигаться, так как
оно не практично и не жизненно. Оно имело успех только у меньшинства, которое прово-
дит свою жизнь в штудировании и смаковании всяких учений, большинство же не пони-
мало его. Учение, проповедующее равнодушие к богатству, к удобствам жизни, презрение
к страданиям и смерти, совсем непонятно для громадного большинства, так как это боль-
шинство никогда не знало ни богатства, ни удобств в жизни; а презирать страдания значило
бы для него презирать самую жизнь, так как все существо человека состоит из ощущений
голода, холода, обид, потерь и гамлетовского страха перед смертью. В этих ощущениях вся
жизнь: ею можно тяготиться, ненавидеть ее, но не презирать. Да, так, повторяю, учение сто-
иков никогда не может иметь будущности, прогрессируют же, как видите, от начала века до
сегодня борьба, чуткость к боли, способность отвечать на раздражение…
Иван Дмитрич вдруг потерял нить мыслей, остановился и досадливо потер лоб.
– Хотел сказать что-то важное, да сбился, – сказал он. – О чем я? Да! Так вот я и
говорю: кто-то из стоиков продал себя в рабство затем, чтобы выкупить своего ближнего. Вот
видите, значит, и стоик реагировал на раздражение, так как для такого великодушного акта,
как уничтожение себя ради ближнего, нужна возмущенная, сострадающая душа. Я забыл тут
в тюрьме все, что учил, а то бы еще что-нибудь вспомнил. А Христа взять? Христос отвечал
на действительность тем, что плакал, улыбался, печалился, гневался, даже тосковал; он не с
улыбкой шел навстречу страданиям и не презирал смерти, а молился в саду Гефсиманском,
чтобы его миновала чаша сия.
Иван Дмитрич засмеялся и сел.

74