Page 56 - Собачье сердце

Писали «о Булгакове, который чем был, тем и останется, НОВОБУРЖУАЗНЫМ
ОТРОДЬЕМ, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его
коммунистические идеалы» («Комс. правда» 14/Х—1926 г.).
Сообщали, что мне нравится «АТМОСФЕРА СОБАЧЬЕЙ СВАДЬБЫ вокруг какой-
нибудь рыжей жены приятеля» (А. Луначарский, «Известия», 8/Х—1926 г.) и что от моей
пьесы «Дни Турбиных» идет «ВОНЬ» (Стенограмма совещания при Агитпропе в мае 1927
г.), и так далее, и так далее...
Спешу сообщить, что цитирую я отнюдь не с тем, чтобы жаловаться на критику или
вступать в какую бы то ни было полемику. Моя цель — гораздо серьезнее.
Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все
учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет моей
литературной работы единодушно и с НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что
произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.
И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА.

3

Отправной точкой этого письма для меня послужит мой памфлет «Багровый остров»
Вся критика СССР, без исключений, встретила эту пьесу заявлением, что она
«бездарна, беззуба, убога» и что она представляет «пасквиль на революцию».
Единодушие было полное, но нарушено оно было внезапно и совершенно
удивительно.
В № 12 «Реперт. Бюлл.» (1928 г.) появилась рецензия П. Новицкого, в которой было
сообщено, что «Багровый остров» — «интересная и остроумная пародия», в которой
«встает зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего художественное творчество,
культивирующего РАБСКИЕ ПОДХАЛИМСКИ-НЕЛЕПЫЕ ДРАМАТУРГИЧЕСКИЕ
ШТАМПЫ, стирающего личность актера и писателя», что в «Багровом острове» идет речь
о «зловещей мрачной силе, воспитывающей ИЛОТОВ, ПОДХАЛИМОВ И
ПАНЕГИРИСТОВ...».
Сказано было, что, «если такая мрачная сила существует, НЕГОДОВАНИЕ И ЗЛОЕ
ОСТРОУМИЕ ПРОСЛАВЛЕННОГО БУРЖУАЗИЕЙ ДРАМАТУРГА ОПРАВДАНО».
Позволительно спросить — где истина?
Что же такое, в конце концов, — «Багровый остров»? — «Убогая, бездарная пьеса»
или это «остроумный памфлет»?
Истина заключается в рецензии Новицкого. Я не берусь судить, насколько моя пьеса
остроумна, но я сознаюсь в том, что в пьесе действительно встает зловещая тень, и это
тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает илотов, панегиристов и
запуганных «услужающих». Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую
драматургию и погубит ее.
Я не шепотом в углу выражал эти мысли. Я заключил их в драматургический памфлет
и поставил этот памфлет на сцене. Советская пресса, заступаясь за Главрепертком,
написала, что «Багровый остров» — пасквиль на революцию. Это несерьезный лепет.
Пасквиля на революцию в пьесе нет по многим причинам, из которых, за
недостаточностью места, я укажу одну: пасквиль на революцию, вследствие
чрезвычайной грандиозности ее, написать НЕВОЗМОЖНО. Памфлет не есть пасквиль, а
Главрепертком — не революция.
Но когда германская печать пишет, что «Багровый остров» — это «первый в СССР
призыв к свободе печати» («Молодая гвардия» № 1—1929 г.), — она пишет правду. Я в
этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни
существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий
поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы