Page 51 - Собачье сердце

Барышня встала и с громким плачем вышла.
— Перестаньте! — крикнул вслед Филипп Филиппович. — Погодите, колечко
позвольте, — сказал он, обращаясь к Шарикову.
Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом.
— Ну, ладно, — вдруг злобно сказал он, — попомнишь ты у меня. Завтра я тебе
устрою сокращение штатов.
— Не бойтесь его, — крикнул вслед Борменталь, — я ему не позволю ничего
сделать. — Он повернулся и поглядел на Шарикова так, что тот попятился и стукнулся
затылком о шкаф.
— Как ее фамилия? — спросил у него Борменталь. — Фамилия! — заревел он и вдруг
стал дик и страшен.
— Васнецова, — ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть.
— Ежедневно, — взявшись за лацкан шариковской куртки, выговорил Борменталь, —
сам лично буду справляться в очистке — не сократили ли гражданку Васнецову. И если
только вы... узнаю, что сократили, я вас... собственными руками здесь же пристрелю.
Берегитесь, Шариков, — говорю русским языком!
Шариков, не отрываясь, смотрел на борменталевский нос.
— У самих револьверы найдутся... — пробормотал Полиграф, но очень вяло и вдруг,
изловчившись, брызнул в дверь.
— Берегитесь! — донесся ему вдогонку борменталевский крик.
Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина. Все молчали.
Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло
скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор
Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних
пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тот настойчиво добивался
свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнул каблуками к профессору.
— У вас боли, голубчик, возобновились? — спросил осунувшийся Филипп
Филиппович. — Садитесь, пожалуйста.
— Мерси. Нет, профессор, — ответил гость, ставя шлем на угол стола, — я вам очень
признателен... Гм... Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович... питая
большое уважение... гм... предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост... — пациент
полез в портфель и вынул бумагу, — хорошо, что мне непосредственно доложили...
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. Он долго
бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду, «...а также угрожая убить
председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное
оружие. И произносит контрреволюционные речи, и даже Энгельса приказал своей
социал-прислужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный
меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно,
не прописанный, проживает в его квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П.
П. Шарикова — удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин».
— Вы позволите мне это оставить у себя? — спросил Филипп Филиппович,
покрываясь пятнами. — Или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный
ход делу?
— Извините, профессор, — очень обиделся пациент и раздул ноздри, — вы
действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я... — И тут он стал надуваться,
как индейский петух.
— Ну, извините, извините, голубчик! — забормотал Филипп Филиппович, —
простите, я, право, не хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь, меня он так задергал...
— Я думаю, — совершенно отошел пациент, — но какая все-таки дрянь! Любопытно
было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают...
Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что
профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время.