Page 21 - Рассказы. Повести. Пьесы

Грябов дернул мисс за рукав, указал ей на кусты и присел: ступай, мол, за кусты и
спрячься там… Англичанка, энергически двигая бровями, быстро проговорила длинную
английскую фразу. Помещики прыснули.
— Первый раз в жизни ее голос слышу… Нечего сказать, голосок! Не понимает! Ну,
что мне делать с ней?
— Плюнь! Пойдем водки выпьем!
— Нельзя, теперь ловиться должно… Вечер… Ну, что ты прикажешь делать? Вот
комиссия! Придется при ней раздеваться…

Дочь Альбиона

Грябов сбросил сюртук и жилет и сел на песок снимать сапоги.
— Послушай, Иван Кузьмич, — сказал предводитель, хохоча в кулак. — Это уж, друг
мой, глумление, издевательство.
— Ее никто не просит не понимать! Это наука им, иностранцам!
Грябов снял сапоги, панталоны, сбросил с себя белье и очутился в костюме Адама.
Отцов ухватился за живот. Он покраснел и от смеха и от конфуза. Англичанка задвигала
бровями и замигала глазами… По желтому лицу ее пробежала надменная, презрительная
улыбка.
— Надо остынуть, — сказал Грябов, хлопая себя по бедрам. — Скажи на милость,
Федор Андреич, отчего это у меня каждое лето сыпь на груди бывает?
— Да полезай скорей в воду или прикройся чем-нибудь! Скотина!
— И хоть бы сконфузилась, подлая! — сказал Грябов, полевая в воду и крестясь. —
Брр… холодная вода… Посмотри, как бровями двигает! Не уходит… Выше толпы стоит!
Хе-хе-хе… И за людей нас не считает!
Войдя по колена в воду и вытянувшись во весь свой громадный рост, он мигнул глазом
и сказал:
— Это, брат, ей не Англия!
Мисс Тфайс хладнокровно переменила червячка, зевнула и закинула удочку. Отцов
отвернулся. Грябов отцепил крючок, окунулся и с сопеньем вылез из воды. Через две минуты
он сидел уже на песочке и опять удил рыбу.
1883

Толстый и тонкий

На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый,
другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом,
лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флердоранжем. Тонкий же только
что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него
ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным
подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его сын.
— Порфирий! — воскликнул толстый, увидев тонкого. — Ты ли это? Голубчик мой!
Сколько зим, сколько лет!
— Батюшки! — изумился тонкий. — Миша! Друг детства! Откуда ты взялся?
Приятели троекратно облобызались и устремили друг на друга глаза, полные слез. Оба
были приятно ошеломлены.
— Милый мой! — начал тонкий после лобызания. — Вот не ожидал! Вот сюрприз! Ну,
да погляди же на меня хорошенько! Такой же красавец, как и был! Такой же душонок и
щеголь! Ах ты, господи! Ну, что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь… Это вот
моя жена, Луиза, урожденная Ванценбах… лютеранка… А это сын мой, Нафанаил, ученик
III класса. Это, Нафаня, друг моего детства! В гимназии вместе учились!