Page 48 - Детство
P. 48

воротником его куртки торчал измятый, грязный ворот рубахи, штаны - в пятнах и заплатах,
               на босых ногах - стоптанные туфли. Бедные - не страшны, не опасны, в этом меня незаметно
               убедило жалостное отношение к ним бабушки и презрительное - со стороны деда.
                     Никто в доме не любил Хорошее Дело; все говорили о нём посмеиваясь; весёлая жена
               военного звала его "меловой нос", дядя Пётр - аптекарем и колдуном, дед - чернокнижником,
               фармазоном.
                     - Чего он делает? - спросил я бабушку. Она строго откликнулась:
                     - Не твоё дело; молчи знай...
                     Однажды, собравшись, с духом, я подошёл к его окну и спросил, едва скрывая волнение:
                     - Ты чего делаешь?
                     Он  вздрогнул,  долго  смотрел  на  меня  поверх  очков  и,  протянув  мне  руку  в  язвах  и
               шрамах ожогов, сказал:
                     - Влезай...
                     То, что он предложил войти к нему не через дверь, а через окно, ещё более подняло его в
               моих  глазах.  Он  сел  на  ящик,  поставил  меня  перед  собой,  отодвинул,  придвинул  снова  и
               наконец спросил негромко:
                     - Ты откуда?
                     Это было странно: я четыре раза в день сидел в кухне за столом около него! Я ответил:
                     - Здешний внук...
                     - Ага, да,- сказал он, осматривая свой палец, и замолчал.
                     Тогда я счёл возможным пояснить ему:
                     - Я не Каширин, а - ПешкОв...
                     - ПЕшков? - неверно повторил он.- Хорошее дело.
                     Отодвинул меня в сторону, поднялся и, уходя к столу сказал:
                     - Ну, сиди смирно...
                     Я сидел долго-долго, наблюдая, как он скоблит рашпилем кусок меди, зажатый в тиски;
               на картон под тисками падают золотые крупинки опилок. Вот он собрал их в горсть, высыпал
               в толстую чашку, прибавил к ним из баночки пыли, белой, как соль, облил чем-то из тёмной
               бутылки,-  в  чашке  зашипело,  задымилось,  едкий  запах  бросился  в  нос  мне,  я  закашлялся,
               замотал головою, а он, колдун, хвастливо спросил:
                     - Скверно пахнет?
                     - Да!
                     - То-то же! Это, брат, весьма хорошо!
                     "Чем хвастается!" - подумалось мне, и я строго сказал:
                     - Если скверно, так уж не хорошо...
                     - Ну? - воскликнул он, подмигивая.- Это, брат, не всегда, однако! А ты в бабки играешь?
                     - В козны?
                     - В козны, да?
                     - Играю.
                     - Хочешь - налиток сделаю? Хорошая битка будет!
                     - Хочу. - Неси давай бабку.
                     Он снова подошел ко мне, держа дымящуюся чашку в руке, заглядывая в неё одним
               глазом, подошел и сказал:
                     - Я тебе налиток сделаю; а ты за это не ходи ко мне,- хорошо?
                     Это меня прежестоко обидело.
                     - Я и так не приду никогда...
                     Обиженный,  я  ушел  в  сад;  там  возился  дедушка,  обкладывая  навозом  корни  яблонь;
               осень была, уже давно начался листопад.
                     - Ну-ко, подстригай малину,- сказал дед, подавая мне ножницы.
                     Я спросил его:
                     - Хорошее Дело чего строит?
                     - Горницу портит,- сердито ответил он.- Пол прожёг, обои попачкал, ободрал. Вот скажу
   43   44   45   46   47   48   49   50   51   52   53