Page 44 - Детство

свои дела,- и его и бесчисленное множество святых угодников. Бабушка же как будто совсем
не знала угодников, кроме Николы, Юрия, Фрола и Лавра, хотя они тоже были очень добрые и
близкие людям: ходили по деревням и городам, вмешиваясь в жизнь людей, обладая всеми
свойствами их. Дедовы же святые были почти все мученики, они свергали идолов, спорили с
римскими царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них кожу.
Иногда дед мечтал:
- Помог бы господь продать домишко этот, хоть с пятьюстами пользы отслужил бы я
молебен Николе Угоднику!
Бабушка, посмеиваясь, говорила мне:
- Так ему, старому дураку, Никола и станет дома продавать,- нет у него,
Николы-батюшки, никакого дела лучше-то!
У меня долго хранились дедовы святцы, с разными надписями его рукою, в них, между
прочим, против дня Иоакима и Анны было написано рыжими чернилами и прямыми буквами:
"Избавили от беды, милостивци".
Я помню эту "беду": заботясь о поддержке неудавшихся детей, дедушка стал заниматься
ростовщичеством, начал тайно принимать вещи в заклад. Кто-то донёс на него, и однажды
ночью нагрянула полиция с обыском. Была великая суета, но всё кончилось благополучно; дед
молился до восхода солнца и утром при мне написал в святцах эти слова.
Перед ужином он читал со мною Псалтырь, часослов или тяжёлую книгу Ефрема
Сирина, а поужинав, снова становился на молитву, и в тишине вечерней долго звучали
унылые, покаянные слова:
-"Что ти принесу или что ти воздам, великодаровитый бессмертный царю... И соблюди
нас от всякого мечтания... Господи, покрый мя от человек некоторых... Даждь ми слёзы и
память смертную..." А бабушка нередко говаривала:
- Ой, как сёдни устала я! Уж, видно, не помолясь лягу...
Дед водил меня в церковь: по субботам - ко всенощной, по праздникам к поздней обедне.
Я и во храме разделял, когда какому богу молятся: всё, что читают священник и дьячок,- это
дедову богу, а певчие поют всегда бабушкину.
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое, помню,
тревожно раздвояло мою душу, но дедов бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не любил
никого, следил за всем строгим оком, он, прежде всего, искал и видел в человеке дурное, злое,
грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждёт покаяния и любит наказывать.
В те дни мысли и чувства о боге были главной пищей моей души, самым красивым в
жизни,- все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью,
возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало
меня,- бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить
вопрос: как же это дед не видит доброго бога? Меня не пускали гулять на улицу, потому что
она слишком возбуждала меня, я точно хмелел от её впечатлений и почти всегда становился
виновником скандалов и буйств. Товарищей у меня не заводилось, соседские ребятишки
относились ко мне враждебно; мне не нравилось, что они зовут меня Кашириным, а они,
замечая это, тем упорнее кричали друг другу:
- Кощея Каширина внучонок вышел, глядите!
- Валяй его!
И начиналась драка.
Был я не по годам силён и в бою ловок,- это признавали сами же враги, всегда
нападавшие на меня кучей. Но всё-таки улица всегда била меня, и домой я приходил
обыкновенно с расквашенным носом, рассечёнными губами и синяками на лице, оборванный,
в пыли.
Бабушка встречала меня испуганно, соболезнуя:
- Что, редькин сын, опять дрался? Да что же это такое, а? Как я тебя начну, с руки на
руку...
Мыла мне лицо, прикладывала к синякам бодягу, медные монеты или свинцовую