Page 54 - Детство

раньше, чем я успевал сказать их, видел и отсекал прочь двумя ласковыми ударами:
- Врёшь, брат!
Я нередко нарочно испытывал эту его колдовскую способность; бывало, выдумаю
что-нибудь и рассказываю как бывшее, но он, послушав немножко, отрицательно качал
головою:
- Ну, врешь, брат...
- А почему ты знаешь?
- Уж я, брат, вижу...
Часто, отправляясь на Сенную площадь за водой, бабушка брала меня с собою, и
однажды мы увидели, как пятеро мещан бьют мужика,- свалили его на землю и рвут, точно
собаки собаку. Бабушка сбросила вёдра с коромысла и, размахивая им, пошла на мещан,
крикнув мне:
- Беги прочь!
Но я испугался, побежал за нею и стал швырять в мещан голышами, камнями, а она
храбро тыкала мещан коромыслом, колотила их по плечам, по башкам. Вступились и ещё
какие-то люди, мещане убежали, бабушка стала мыть избитого; лицо у него было растоптано,
я и сейчас с отвращением вижу, как он прижимал грязным пальцем оторванную ноздрю, и
выл, и кашлял, а из-под пальца брызгала кровь в лицо бабушке, на грудь ей; она тоже кричала,
тряслась вся.
Когда я, придя домой, вбежал к нахлебнику и стал рассказывать ему, он бросил работу и
остановился предо мной, подняв длинный напильник, как саблю, глядя на меня из-под очков
пристально и строго, а потом вдруг прервал меня, говоря необычно внушительно:
- Прекрасно, именно так и было всё! Очень хорошо!
Потрясённый виденным, я не успел удивиться его словам и продолжал говорить, но он
обнял меня и, расхаживая по комнате, спотыкаясь, заговорил:
- Довольно, больше не надо! Ты уж, брат, все сказал, что надо,понимаешь? Все!
Я замолчал, обидясь, но, подумав, с изумлением, очень памятным мне, понял, что он
остановил меня вовремя: действительно я всё сказал.
- Ты, брат, на этих случаях не останавливайся,- это нехорошо запоминать! - сказал он.
Иногда он неожиданно говорил мне слова, которые так и остались со мною на всю
жизнь. Рассказываю я ему о враге моем Клюшникове, бойце из Новой улицы, толстом,
большеголовом мальчике, которого ни я не мог одолеть в бою, ни он меня. Хорошее Дело
внимательно выслушал горести мои и сказал:
- Это - ерунда; такая сила - не сила! Настоящая сила - в быстроте движения; чем быстрей,
тем сильней - понял?
В следующее воскресенье я попробовал действовать кулаками быстрее и легко победил
Клюшникова. Это ещё более подняло мое внимание к словам нахлебника.
- Всякую вещь надо уметь взять, понимаешь? Это очень трудно - уметь взять!
Я не понял ничего, но невольно запоминал такие и подобные слова,именно потому
запоминал, что в простоте этих слов было нечто досадно таинственное; ведь не требовалось
никакого особого уменья взять камень, кусок хлеба, чашку, молоток!
А в доме Хорошее Дело всё больше не любили; даже ласковая кошка весёлой постоялки
не влезала на колени к нему, как лазала ко всем, и не шла на ласковый зов его. Я её бил за это,
трепал ей уши и, чуть не плача, уговаривал её не бояться человека.
- У меня одежда пахнет кислотами, вот кошка и не идёт ко мне,объяснял он, но я знал,
что все, даже бабушка, объясняли это иначе, враждебно нахлебнику, неверно и обидно.
- Пошто ты торчишь у него? - сердито спрашивала бабушка.- Гляди, научит он тебя
чему-нибудь...
А дед жестоко колотил меня за каждое посещение нахлебника, которое становилось
известно ему, рыжему хорьку. Я, конечно, не говорил Хорошему Делу о том, что мне
запрещают знакомство с ним, но откровенно рассказывал, как относятся к нему в доме.
- Бабушка тебя боится, она говорит - чернокнижник ты, а дедушка тоже, что ты богу враг