Page 55 - Детство

и людям опасный...
Он дергал головою, как бы отгоняя мух; на меловом его лице розовато вспыхивала
улыбка, от которой у меня сжималось сердце и зеленело в глазах.
- Я, брат, вижу уж! - тихонько говорил он.- Это, брат, грустно, а?
- Да!
- Грустно, брат...
Наконец его выжили.
Однажды я пришел к нему после утреннего чая и вижу, что он, сидя на полу, укладывает
свои вещи в ящики, тихонько напевая о розе Сарона.
- Ну, прощай, брат, вот я и уезжаю...
- Зачем?
Он пристально посмотрел на меня, говоря:
- Разве ты не знаешь? Комната нужна для твоей матери...
- Это кто сказал?
- Дедушка...
- Врёт он!
Хорошее Дело потянул меня за руку к себе, и, когда я сел на пол, он заговорил тихонько:
- Не сердись! А я, брат, подумал, что ты знаешь, да не сказал мне; это нехорошо, подумал
я...
Было грустно и досадно на него за что-то.
- Послушай-ко,- почти шёпотом говорил он, улыбаясь,- ты помнишь, я тебе сказал - не
ходи ко мне? Я кивнул головой.
- Обиделся ты на меня, да?
- Да...
- А я, брат, не хотел тебя обидеть; я, видишь ли, знал: если ты со мной подружишься,
твои станут ругать тебя,- так? Было так? Ты понял, почему я сказал это?
Он говорил, словно маленький, одних лет со мною; а я страшно обрадовался его словам;
мне даже показалось, что я давно, еще тогда, понял его; я так и сказал:
- Это я давно понял!
- Ну, вот! Так-то, брат. Вот это самое, голубчик...
У меня нестерпимо заныло сердце.
- Отчего они не любят тебя никто?
Он обнял меня, прижал к себе и ответил, подмигнув:
- Чужой - понимаешь? Вот за это самое. Не такой...
Я дергал его за рукав, не зная, не умея, что сказать.
- Не сердись,- повторил он и шёпотом, на ухо, добавил: - Плакать тоже не надо...
А у самого тоже слёзы текут из-под мутных очков.
И потом, как всегда, мы долго сидели в молчании, лишь изредка перекидываясь
краткими словами.
Вечером он уехал, ласково простившись со всеми, крепко обняв меня. Я вышел за ворота
и видел, как он трясся на телеге, разминавшей колёсами кочки мёрзлой грязи. Тотчас после его
отъезда бабушка принялась мыть и чистить грязную комнату, а я нарочно ходил из угла в угол
и мешал ей.
- Уйди! - кричала она, натыкаясь на меня.
- Вы зачем прогнали его?
- А ты поговори!
- Дураки вы все,- сказал я.
Она стала шлёпать меня мокрой тряпкой, крича:
- Да ты ошалел, пострел!
- Не ты, а все другие дураки,- поправился я, но это её не успокоило.
За ужином дед говорил:
- Ну, слава богу! А то, бывало, как увижу его,- нож в сердце: ох, надобно выгнать!