Page 80 - Детство

сугроб снега. В тот вечер у матери были гости, никто не слыхал, как я бил стёкла и ломал
рамы, мне пришлось пролежать в снегу довольно долго. Я ничего не сломал себе, только
вывихнул руку из плеча да сильно изрезался стёклами, но у меня отнялись ноги, и месяца три я
лежал, совершенно не владея ими; лежал и слушал, как всё более шумно живёт дом, как часто
там, внизу, хлопают двери, как много ходит людей.
Шаркали по крыше тоскливые вьюги, за дверью на чердаке гулял-гудел ветер,
похоронно пело в трубе, дребезжали вьюшки, днём каркали вороны, тихими ночами с поля
доносился заунывный вой волков,- под эту музыку и росло сердце. Потом в окно робко и
тихонько, но всё ласковее с каждым днём стала заглядывать пугливая весна лучистым глазом
мартовского солнца, на крыше и на чердаке запели, заорали кошки, весенний шорох проникал
сквозь стены - ломались хрустальные сосульки, съезжал с конька крыши подтаявший снег, а
звон колоколов стал гуще, чем зимою.
Приходила бабушка; всё чаще и крепче слова её пахли водкой, потом она стала
приносить с собою большой белый чайник, прятала его под кровать ко мне и говорила,
подмигивая:
- Ты, голуба душа, деду-то, домовому, не сказывай!
- Зачем ты пьешь?
- Нишкни! Вырастешь - узнаешь...
Пососав из рыльца чайника, отерев губы рукавом, она сладко улыбалась, спрашивая:
- Ну и вот, сударь ты мой, про что бишь я вчера сказывала?
- Про отца.
- А которое место?
Я напоминал ей, и долго текла ручьём её складная речь.
Она сама начала рассказывать мне про отца, пришла однажды трезвая, печальная и
усталая и говорит:
- Видела я во сне отца твоего, идёт будто полем с палочкой ореховой в руке,
посвистывает, а следом за ним пёстрая собака бежит, трясёт языком. Что-то частенько Максим
Савватеич сниться мне стал,- видно, беспокойна душенька его неприютная...
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю отца, такую же интересную, как
все её истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь
за жестокость с подчинёнными ему; там, где-то в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему
плохо, уже с малых лет он стал бегать из дома; однажды дедушка искал его по лесу с собаками,
как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли ребёнка и спрятали его.
- Маленьких всегда бьют? - спрашивал я; бабушка спокойно отвечала:
- Всегда.
Мать отца померла рано, а когда ему минуло девять лет, помер и дедушка, отца взял к
себе крёстный - столяр, приписал его в цеховые города Перми и стал учить своему мастерству,
но отец убежал от него, водил слепых по ярмаркам, шестнадцати лет пришёл в Нижний и стал
работать у подрядчика столяра на пароходах Колчина. В двадцать лет он был уже хорошим
краснодеревцем, обойщиком и драпировщиком. Мастерская, где он работал, была рядом с
домами деда, на Ковалихе.
Заборы-то невысокие, а люди-то бойкие,- говорила бабушка, посмеиваясь. - Вот,
собираем мы с Варей малину в саду, вдруг он, отец твой, шасть через забор, я индо испугалась:
идёт меж яблонь эдакой могутной, в белой рубахе, в плисовых штанах, а - босый, без шапки,
на длинных волосьях - ремешок. Это он - свататься привалил! Видала я его и прежде, мимо
окон ходил, увижу подумаю: экой парень хороший! Спрашиваю я его, как подошёл: "Что это
ты, молодец, не путём ходишь?" А он на коленки стал. "Акулина, говорит, Ивановна, вот те я
весь тут, со всей полной душой, а вот-Варя; помоги ты нам, бога ради, мы жениться хотим!"
Тут я обомлела, и язык у меня отнялся. Гляжу, а мать-то твоя, мошенница, за яблоню
спрятавшись, красная вся, малина малиной, и знаки ему подаёт, а у самой - слёзы на глазах.
"Ах вы, говорю, пострели вас горой, да что же это вы затеяли? Да в уме ли ты, Варвара? Да и
ты, молодец, говорю, ты подумай-ко: по себе ли ты берёзу ломишь?" Дедушко-то наш о ту