Page 10 - Дикая собака Динго,или Повесть о первой любви

принесла ей из колодца свежей воды, чтобы помыться.
Вода была холодная. И пока Таня смывала пыль и грязь, нянька помаленьку ворчала.
– Растешь ты, как я погляжу, быстро. Вот уж пятнадцатый идет, – говорила она, – а все
никак в свое положение не придешь. Думная ты уж очень.
– Это что же значит? – спросила Таня. – Умная?
– Да не умная, а думаешь много, отчего и подуравей выходишь. Иди, иди, сухие чулки
надень.
У нее был свой особый язык, у этой старухи с жилистой спиной и твердыми, жилистыми
руками, которыми она так часто умывала Таню в детстве.
Сняв на пороге мокрую обувь, Таня вошла в свой дом босиком.
Она пригрела ноги на ковре матери, на дешевом коврике из оленьей шкуры, вытертой в
разных местах, и засунула руки под подушку, чтобы пригреть и их. Вода из колодца была
действительно холодная. Но еще холодней показалась Тане твердая бумага, захрустевшая под
ее пальцами.
Она вынула из-под подушки письмо. Оно было немного измято, с разорванным краем –
читанное уже несколько раз письмо.
Что это?
Мать никогда не прятала под подушку своих писем.
Таня посмотрела на конверт. Письмо было к матери от отца. Таня узнала это по тому, как
сильно стукнуло ее сердце, и еще по тому, что внизу прочла она адрес отца. Значит, он очень
боялся, что письмо не дойдет, если на самом краю написал так старательно: «Маросейка, дом
№ 40, квартира 53».
Таня положила письмо на постель и, босая, прошлась по комнате. Потом спрятала его
обратно под подушку и снова прошлась по комнате. Потом взяла и прочла.
«Дорогая Маша, я писал тебе уже несколько раз, но, должно быть, письма мои не
доходят: ведь вы так далеко живете – совсем на другом краю света. Моя давнишняя мечта
наконец исполняется – меня назначили на Дальний Восток. Буду служить как раз в вашем
городе. Вылетаем на самолете втроем – с Надеждой Петровной и Колей. Его уже приняли в
вашу школу, в тот же самый класс, где учится Таня. Ты ведь знаешь, как дорог нам с Надей
этот мальчик. Во Владивостоке сядем на пароход. Ждите нас первого числа. Подготовь,
прошу тебя, Таню. Мне страшно тебе признаться, Маша, как я виноват перед ней. Не в том,
что мы с тобой разошлись, что все так случилось в жизни: у тебя, у меня, у Нади, – не в этом я
виноват перед Таней. Хотя заботы о ней никогда не покидали меня, с первого дня ее рождения,
но я так редко писал ей, так часто о ней забывал. Да и она мне тоже очень редко писала. И даже
в тех редких письмах, когда она только научилась писать, когда рука ее с трудом выводила по
три слова на одной странице, я находил как бы осуждение себе. Она меня совсем не знает. Как
мы с ней встретимся – вот что меня немного страшит. Ведь ей было только восемь месяцев,
когда мы с тобой расстались. У нее были такие беспомощные ноги, и пальцы на них были не
больше горошин, и руки с красными ладонями. Я так хорошо это помню…»
А Таня ничего не помнила. Она посмотрела на свои босые ноги, смуглые до самых колен,
с гладкой кожей, с крутым сводом, подпирающим легкую ступню. На них так удобно стоять!
Посмотрела на руки, еще тонкие в кистях, но с крепкими пальцами, с сильной ладонью. Но
кто, кроме матери, радовался их росту и силе! Ведь даже посеяв горох близ дороги, человек
приходит проведать его по утрам и ликует, видя всходы поднявшимися хоть на самую
малость.
Таня горько заплакала.
А поплакав, ощутила успокоение, и радость пришла к ней сама, как приходит голод и
жажда.
Ведь это же отец приезжает!