Page 32 - Дни и ночи

- Мы же договорились.
- Нет, я вам верю,- сказала она.- Это я потому, что когда на фронте с нами, с
девушками, болтают, то все как будто сговорились- уверяют, что у них жен нет, и смеются...
Вот и вы смеетесь, видите...
- Я смеюсь, но это все-таки правда.
- А чего же вы смеетесь?
- Вы смешно спросили.
- Почему смешно? Мне интересно, вот я и спросила,- сказала она совсем сонным
голосом и закрыла глаза.
Сабуров с минуту постоял, глядя на нее, потом подсел к столу, пошарил по карманам -
кисет с табаком куда-то запропастился. Он полез в полевую сумку. Там между карт и
блокнотов, к его удивлению, оказалась смятая папиросная коробка - та самая, из которой он
вынул три папиросы: себе, Гордиенко и покойному Парфенову, когда они собирались
атаковать ночью дом. Одна папироса была оставлена "на потом", на после атаки, и с тех пор
он забыл о ней. Он посмотрел на коробку и без колебаний, как будто сейчас случилось что-
то особенное, ради чего надо было выкурить эту последнюю папиросу, взял ее и закурил.
За окном светало. Начинался обычный страдный день - один из тех, к каким он уже
привык,- но ко всем заботам в этом дне прибавилась еще одна, в которой он не хотел себе
признаться, но которую уже чувствовал: это была забота о девушке, лежащей там, в углу,
под его шинелью. У него было неясное ощущение, что девушка эта неожиданно прочно
связана со всеми его будущими мыслями и с тем, что кругом осада и смерть, и с тем, что он
сидит в осаде именно в этих домах в Сталинграде, в том самом городе, в котором она
родилась и выросла. Он посмотрел на девушку, и ему показалось, что когда придет вечер и
ей нужно будет переправляться на тот берег и уходить отсюда, то ее отсутствие будет до
странности трудно себе представить.
Он докурил папиросу и встал.
- Что без шинели? - спросил Петя, когда они вышли.
- Тяжело в ней, да сегодня еще и тепло.
- Что ж, тяжело, так я понесу, пока тепло.
- Ладно, не надо, так пойдем...
VIII
День выпал тяжелый, все время пришлось торчать во второй роте на левом фланге, где
мимо дома на площадь выходила широкая улица. С утра, как обычно, точно по расписанию,
началась бомбежка, на этот раз более свирепая, чем всегда, и это навело Сабурова на мысль,
что сегодня не обойдется без какой-нибудь особенно сильной атаки.
К полудню выяснилось, что он был прав. Три раза отбомбив дома, немцы начали
сильный минометный обстрел и под прикрытием его пустили вдоль улицы танки. Перебегая
от ворот к воротам, вдоль стен, за ними двинулись автоматчики, довольно много,- наверное,
около двух рот. Одну атаку отбили, но через два часа началась вторая. На этот раз два танка
прорвались и заскочили во двор дома. Прежде чем их сожгли, они раздавили
противотанковую пушку со всем расчетом. Первый танк зажгли сразу, из него никто не
выскочил, второй сначала подбили и только потом уже, когда он остановился, зажгли
бутылками. Из него выскочили двое немцев, их тут же убили, хотя можно было взять их в
плен. Сабуров на этот раз не удерживал своих людей: перед глазами было только что
разбитое орудие и раздавленные в лепешку тела артиллеристов.
В четыре часа опять началась бомбежка; она продолжалась до пяти, а в шесть, после
долгого минометного обстрела, немцы снова пошли в атаку, на этот раз уже без танков. Им
удалось захватить трансформаторную будку и развалины стены.
Уже перед самой темнотой, в полумгле, Сабуров, собрав полтора десятка
автоматчиков, решив, что так нельзя оставлять до утра, подполз к будке и после долгой
возни и перестрелки снова занял ее. При этом было убито и ранено несколько человек; что
до него, то он от усталости и грохота не заметил сначала, что ему у плеча порвало рукав и