Page 38 - Дни и ночи

- А вам тоже страшно?
- Нет, мне сейчас почему-то совсем не страшно... Дайте закурить.
- Вы курите?
- Нет, не курю, но мне сейчас вдруг захотелось...
- Только у меня папирос нет, вертеть придется.
- Ну что ж.
Он свернул самокрутку и, прежде чем заклеить, на секунду остановился.
- Сами...- сказала она.
Он лизнул бумагу и заклеил самокрутку. Аня неумело стиснула ее зубами. Когда он
чиркнул спичку, лицо девушки впервые показалось ему красивым.
- Что вы смотрите? - спросила она.- Я не плачу... Мы через лужи переползали, и от
этого лицо мокрое. Дайте платок, я вытру.
Сабуров достал из кармана платок и смущенно заметил, что он грязный и скомканный.
Она вытерла лицо и вернула ему платок.
- Что, меня сейчас заберут? - спросила она.
- Да,- он постарался сказать это "да" тем же сухим, начальническим тоном, которым
говорил вначале, но сейчас это у него не вышло.
- Вы меня будете вспоминать? - вдруг спросила она.
- Буду.
- Вспоминайте. Я не потому, что так все раненые говорят, а правда, скоро вылечусь, я
чувствую... Вы вспоминайте.
- Как же вас не вспоминать...- серьезно сказал Сабуров.- Непременно буду
вспоминать...
Когда через несколько минут санитары подошли, чтобы положить ее на носилки, она
поднялась и села сама, но было видно, что ей это трудно.
- Очень болит голова,- слабо улыбнулась она.
Ее поддержали под руки и положили на носилки.
- Остальных уже отправляют? - спросил Сабуров.
- Да, сейчас же, вместе идем,- ответил один из санитаров.
- Хорошо.
Санитары приподняли носилки, и теперь на улице, в полутьме, Сабуров понял, что он
не сказал еще ничего из того, что ему в эту минуту захотелось ей сказать... Санитары уже
сделали первый шаг, и носилки заколыхались, а все еще не было ничего сказано, и пожалуй,
он ничего и не мог сказать - не умел и не смел. Острая, безрассудная жалость к ней, столько
носившей и перевязывавшей раненых и вот сейчас беспомощно лежавшей на таких же
носилках, переполняла его сердце. Он неожиданно для себя наклонился над ней и, спрятав
руки за спиной, чтобы каким-нибудь неосторожным движением не сделать ей больно,
сначала крепко щекой прижался к ее лицу, а потом, сам не понимая, что делает, поцеловал ее
несколько раз в глаза и в губы. Когда он поднял лицо, то увидел, что она смотрит на него, и
ему показалось, что он не просто поцеловал ее, беспомощную и неспособную пошевелиться
или возразить, а что он сделал это с ее разрешения, что она так и хотела...
Вернувшись в штаб, Сабуров сел за стол и, достав из планшета, положил перед собой
полевую книжку: ему предстояло написать донесение за день,донесение, которое пойдет в
полк к Бабченко, выборка из которого потом пойдет в дивизию Проценко, из дивизии в
армию, из армии во фронт, а оттуда в Москву... И так составится вся длинная цепь
донесений, которая под утро в виде сводки Генерального штаба окажется на столе у Сталина.
Он подумал об этом и об огромности фронта, где его батальон и эти три дома были
лишь одной из бесчисленного множества точек. И ему показалось вся Россия, которой нет ни
конца ни края, стоит бесконечно влево и бесконечно вправо, рядом с этими тремя домами,
где держится он, капитан Сабуров, со своим поредевшим батальоном.
IX
На участке, который занимала дивизия Проценко, наступило относительное затишье.