Page 13 - История одного города
P. 13

Среди всех этих толков и пересудов вдруг как  с неба  упала повестка, приглашавшая
               именитейших представителей глуповской интеллигенции, в такой-то день и час, прибыть к
               градоначальнику для внушения. Именитые смутились, но стали готовиться.
                     То  был  прекрасный  весенний  день.  Природа  ликовала;  воробьи  чирикали;  собаки
               радостно взвизгивали и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились
               во дворе градоначальнической квартиры и с трепетом ожидали страшного судбища. Наконец
               ожидаемая минута настала.
                     Он вышел, и на лице его в первый раз увидели глуповцы ту приветливую  улыбку, о
               которой  они  тосковали.  Казалось,  благотворные  лучи  солнца  подействовали  и на  него  (по
               крайней  мере,  многие обыватели  потом  уверяли,  что  собственными  глазами  видели,  как  у
               него  тряслись  фалдочки).  Он  по  очереди  обошел  всех  обывателей  и  хотя  молча,  но
               благосклонно  принял  от  них  все,  что  следует.  Окончивши  с  этим  делом,  он  несколько
               отступил к крыльцу и раскрыл рот… И вдруг что-то внутри у него зашипело и зажужжало, и
               чем более длилось это таинственное шипение, тем сильнее и сильнее вертелись и сверкали
               его  глаза.  «П…п…плю!»  —  наконец  вырвалось  у  него  из  уст… С  этим  звуком  он  в
               последний раз сверкнул глазами и опрометью бросился в открытую дверь своей квартиры.
                     Читая  в  «Летописце»  описание  происшествия  столь  неслыханного,  мы,  свидетели  и
               участники иных времен и иных событий, конечно, имеем полную возможность отнестись к
               нему хладнокровно. Но перенесемся мыслью за сто лет тому назад, поставим себя на место
               достославных наших предков, и мы легко поймем тот ужас, который долженствовал обуять
               их  при  виде  этих  вращающихся  глаз  и  этого  раскрытого  рта,  из  которого  ничего  не
               выходило, кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бой часов.
               Но  в  том-то  именно  и  заключалась  доброкачественность  наших  предков,  что,  как  ни
               потрясло  их  описанное  выше  зрелище,  они  не  увлеклись  ни  модными  в  то  время
               революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными
               начальстволюбию  и  только  слегка  позволили  себе  пособолезновать  и  попенять  на  своего
               более чем странного градоначальника.
                     — И  откуда  к  нам  экой  прохвост  выискался! —  говорили  обыватели,  изумленно
               вопрошая друг друга и не придавая слову «прохвост» никакого особенного значения.
                     — Смотри,  братцы!  как  бы  нам  тово…  отвечать  бы  за  него,  за  прохвоста,  не
               пришлось! — присовокупляли другие.
                     И за всем тем спокойно разошлись по домам и предались обычным своим занятиям.
                     И остался бы наш Брудастый на многие годы пастырем вертограда сего, и радовал бы
               сердца  начальников  своею  распорядительностью,  и  не  ощутили  бы  обыватели  в  своем
               существовании  ничего  необычайного,  если  бы  обстоятельство  совершенно  случайное
               (простая оплошность) не прекратило его деятельности в самом ее разгаре.
                     Немного  спустя  после  описанного  выше  приема  письмоводитель  градоначальника,
               вошедши утром с докладом в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково тело,
               облеченное в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных
               реестров,  лежала,  в  виде  щегольского  пресс-папье,  совершенно  пустая  градоначальникова
               голова… Письмоводитель выбежал в таком смятении, что зубы его стучали.
                     Побежали за помощником градоначальника и за старшим квартальным. Первый прежде
               всего напустился на последнего, обвинил его в нерадивости, в потворстве наглому насилию,
               но  квартальный  оправдался.  Он  не  без  основания  утверждал,  что  голова  могла  быть
               опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и что в деле этом принимал
               участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе
               вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка. Призвали на
               совет  главного  городового  врача  и  предложили  ему  три  вопроса:  1)  могла  ли
               градоначальникова голова отделиться от градоначальникова туловища без кровоизлияния? 2)
               возможно ли допустить предположение, что градоначальник снял с плеч и опорожнил сам
               свою  собственную  голову?  и  3)  возможно  ли  предположить,  чтобы  градоначальническая
               голова, однажды упраздненная, могла впоследствии нарасти вновь с помощью какого-либо
   8   9   10   11   12   13   14   15   16   17   18