Page 77 - История одного города

Грустилов надел на себя вериги (впоследствии оказалось, что это были просто помочи,
которые дотоле не были в Глупове в употреблении) и подвергнул свое тело бичеванию.
"В первый раз сегодня я понял, — писал он по этому случаю Пфейферше, — что значит
слова: всладце уязви мя , которые вы сказали мне при первом свидании, дорогая сестра моя
по духу! Сначала бичевал я себя с некоторою уклончивостью, но, постепенно разгораясь,
позвал под конец денщика и сказал ему: "Хлещи!" И что же? даже сие оказалось
недостаточным, так что я вынужденным нашелся расковырять себе на невидном месте рану,
но и от того не страдал, а находился в восхищении. Отнюдь не больно! Столь меня сие
удивило, что я и доселе спрашиваю себя: полно, страдание ли это и не скрывается ли здесь
какой-либо особливый вид плотоугодничества и самовосхищения? Жду вас к себе, дорогая
сестра моя по духу, дабы разрешить сей вопрос в совокупном рассмотрении".
Может показаться странным, каким образом Грустилов, будучи одним из
гривуазнейших поклонников мамоны, столь быстро обратился в аскета. На это могу сказать
одно: кто не верит в волшебные превращения, тот пусть не читает летописи Глупова. Чудес
этого рода можно найти здесь даже более, чем нужно. Так, например, один начальник
плюнул подчиненному в глаза, и тот прозрел. Другой начальник стал сечь неплательщика,
думая преследовать в этом случае лишь воспитательную цель, и совершенно неожиданно
открыл, что в спине у секомого зарыт клад. 23 Если факты, до такой степени диковинные, не
возбуждают ни в ком недоверия, то можно ли удивляться превращению столь
обыкновенному, как то, которое случилось с Грустиловым?
Но, с другой стороны, этот же факт объясняется и иным путем, более естественным.
Есть указания, которые заставляют думать, что аскетизм Грустилова был совсем не так
суров, как это можно предполагать с первого взгляда. Мы уже видели, что так называемые
вериги его были не более как помочи; из дальнейших же объяснений летописца
усматривается, что и прочие подвиги были весьма преувеличены Грустиловым и что они в
значительной степени сдабривались духовною любовью. Шелеп, которым он бичевал себя,
был бархатный (он и доселе хранится в глуповском архиве); пост же состоял в том, что он к
прежним кушаньям прибавил рыбу тюрбо, которую выписывал из Парижа на счет
обывателей. Что же тут удивительного, что бичевание приводило его в восторг и что самые
язвы казались восхитительными?
Между тем колокол продолжал в урочное время призывать к молитве, и число верных с
каждым днем увеличивалось. Сначала ходили только полицейские, но потом, глядя на них,
стали ходить и посторонние. Грустилов, с своей стороны, подавал пример истинного
благочестия, плюя на капище Перуна каждый раз, как проходил мимо него. Может быть, так
и разрешилось бы это дело исподволь, если б мирному исходу его не помешали замыслы
некоторых беспокойных честолюбцев, которые уже и в то время были известны под именем
"крайних".
Во главе партии стояли те же Аксиньюшка и Парамоша, имея за собой целую толпу
нищих и калек. У нищих единственным источником пропитания было прошение милостыни
на церковных папертях; но так как древнее благочестие в Глупове на некоторое время
прекратилось, то естественно, что источник этот значительно оскудел. Реформы, затеянные
Грустиловым, были встречены со стороны их громким сочувствием; густою толпою убогие
люди наполняли двор градоначальнического дома; одни ковыляли на деревяшках, другие
ползали на четверинках. Все славословили, но в то же время уже все единогласно требовали,
чтобы обновление совершилось сию минуту и чтоб наблюдение за этим делом было
возложено на них. И тут, как всегда, голод оказался плохим советчиком, а медленные, но
твердые и дальновидные действия градоначальника подверглись превратным толкованиям.
Напрасно льстил Грустилов страстям калек, высылая им остатки от своей обильной трапезы;

23 Реальность этого факта подтверждается тем, что с тех пор сечение было признано лучшим способом для
взыскания недоимок. — Изд .