Page 79 - История одного города

дозволялось в виду идущей навстречу беды, — это прижаться куда-нибудь к сторонке,
затаить дыхание и пропасть на все время, покуда беда будет кутить и мутить. Но и это уже
считалось строптивостью; бороться же или открыто идти против беды — упаси боже! Стало
быть, если допустить глуповцев рассуждать, то, пожалуй, они дойдут и до таких вопросов,
как, например, действительно ли существует такое предопределение, которое делает для них
обязательным претерпение даже такого бедствия, как, например, краткое, но совершенно
бессмысленное градоправительство Брудастого (см. выше рассказ "Органчик")? А так как
вопрос этот длинный, а руки у них коротки, то очевидно, что существование вопроса только
поколеблет их твердость в бедствиях, но в положении существенного улучшения все-таки не
сделает.
Но покуда Грустилов колебался, убогие люди решились действовать самостоятельно.
Они ворвались в квартиру учителя каллиграфии Линкина, произвели в ней обыск и нашли
книгу: "Средства для истребления блох, клопов и других насекомых". С торжеством
вытолкали они Линкина на улицу и, потрясая воздух радостными восклицаниями, повели его
на градоначальнический двор. Грустилов сначала растерялся и, рассмотрев книгу, начал
было объяснять, что она ничего не заключает в себе ни против религии, ни против
нравственности, ни даже против общественного спокойствия. Но нищие ничего уже не
слушали.
— Плохо ты, верно, читал! — дерзко кричали они градоначальнику и подняли такой
гвалт, что Грустилов испугался и рассудил, что благоразумие повелевает уступить
требованиям общественного мнения.
— Сам ли ты зловредную оную книгу сочинил? а ежели не сам, то кто тот заведомый
вор и сущий разбойник, который таковое злодейство учинил? и как ты с тем вором
знакомство свел? и от него ли ту книжицу получил? и ежели от него, то зачем, кому следует,
о том не объявил, но, забыв совесть, распутству его потакал и подражал? — Так начал
Грустилов свой допрос Линкину.
— Ни сам я тоя книжицы не сочинял, ни сочинителя оной в глаза не видывал, а
напечатана она в столичном городе Москве, в университетской типографии, иждивением
книгопродавцев Манухиных! — твердо отвечал Линкин.
Толпе этот ответ не понравился, да и вообще она ожидала не того. Ей казалось, что
Грустилов, как только приведут к нему Линкина, разорвет его пополам — и дело с концом! А
он, вместо того, разговаривает! Поэтому, едва градоначальник разинул рот, чтоб предложить
второй вопросный пункт, как толпа загудела:
— Что ты с ним балы-то точишь! он в бога не верит!
Тогда Грустилов в ужасе разодрал на себе вицмундир.
— Точно ли ты в бога не веришь? — подскочил он к Линкину и по важности
обвинения, не выждав ответа, слегка ударил его, в виде задатка, по щеке.
— Никому я о сем не объявлял, — уклонился Линкин от прямого ответа.
— Свидетели есть! свидетели! — гремела толпа.
Выступили вперед два свидетеля: отставной солдат Карапузов да слепенькая нищенка
Маремьянушка. "И было тем свидетелям дано за ложное показание по пятаку серебром", —
говорит летописец, который в этом случае явно становится на сторону угнетенного Линкина.
— Намеднись, а когда именно — не упомню, — свидетельствовал Карапузов, — сидел
я в кабаке и пил вино, а неподалеку от меня сидел этот самый учитель и тоже пил вино. И
выпивши он того вина довольно, сказал: все мы, что человеки, что скоты — все едино; все
помрем и все к чертовой матери пойдем!
— Но когда же… — заикнулся было Линкин.
— Стой! ты погоди пасть-то разевать! пущай сперва свидетель доскажет! — крикнула
на него толпа.
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким
манером сказал ему: "Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что
скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у