Page 37 - Капитанская дочка

– Э-хе-хе! мнение ваше весьма благоразумно. Движения подкупательные тактикою
допускаются, и мы воспользуемся вашим советом. Можно будет обещать за голову
бездельника… рублей семьдесят или даже сто… из секретной суммы…
– И тогда, – прервал таможенный директор, – будь я киргизский баран, а не коллежский
советник, если эти воры не выдадут нам своего атамана, скованного по рукам и по ногам.
– Мы еще об этом подумаем и потолкуем, – отвечал генерал. – Однако надлежит во
всяком случае предпринять и военные меры. Господа, подайте голоса ваши по законному
порядку.
Все мнения оказались противными моему. Все чиновники говорили о ненадежности
войск, о неверности удачи, об осторожности и тому подобном. Все полагали, что
благоразумнее оставаться под прикрытием пушек, за крепкой каменной стеною, нежели на
открытом поле испытывать счастие оружия. Наконец генерал, выслушав все мнения,
вытряхнул пепел из трубки и произнес следующую речь:
– Государи мои! должен я вам объявить, что с моей стороны я совершенно с мнением
господина прапорщика согласен: ибо мнение сие основано на всех правилах здравой
тактики, которая всегда почти наступательные движения оборонительным предпочитает.
Тут он остановился и стал набивать свою трубку. Самолюбие мое торжествовало. Я
гордо посмотрел на чиновников, которые между собою перешептывались с видом
неудовольствия и беспокойства.
– Но, государи мои, – продолжал он, выпустив, вместе с глубоким вздохом, густую
струю табачного дыму, – я не смею взять на себя столь великую ответственность, когда дело
идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством,
всемилостивейшей моею государыней. Итак, я соглашаюсь с большинством голосов, которое
решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри города ожидать осады, а нападения
неприятеля силой артиллерии и (буде окажется возможным) вылазками – отражать.
Чиновники в свою очередь насмешливо поглядели на меня. Совет разошелся. Я не мог
не сожалеть о слабости почтенного воина, который, наперекор собственному убеждению,
решался следовать мнениям людей несведущих и неопытных.
Спустя несколько дней после сего знаменитого совета узнали мы, что Пугачев, верный
своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я увидел войско мятежников с высоты
городской стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени
последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым
в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел
долговременное заключение в стенах оренбургских и чуть не плакал от досады.
Не стану описывать оренбургскую осаду, которая принадлежит истории, а не
семейственным запискам. Скажу вкратце, что сия осада по неосторожности местного
начальства была гибельна для жителей, которые претерпели голод и всевозможные бедствия.
Легко можно себе вообразить, что жизнь в Оренбурге была самая несносная. Все с унынием
ожидали решения своей участи; все охали от дороговизны, которая в самом деле была
ужасна. Жители привыкли к ядрам, залетавшим на их дворы; даже приступы Пугачева уж не
привлекали общего любопытства. Я умирал со скуки. Время шло. Писем из Белогорской
крепости я не получал. Все дороги были отрезаны. Разлука с Марьей Ивановной становилась
мне нестерпима. Неизвестность о ее судьбе меня мучила. Единственное развлечение мое
состояло в наездничестве. По милости Пугачева, я имел добрую лошадь, с которой делился
скудной пищею и на которой ежедневно выезжал я за город перестреливаться с
пугачевскими наездниками. В этих перестрелках перевес был обыкновенно на стороне
злодеев, сытых, пьяных и доброконных. Тощая городовая конница не могла их одолеть.
Иногда выходила в поле и наша голодная пехота; но глубина снега мешала ей действовать
удачно противу рассеянных наездников. Артиллерия тщетно гремела с высоты вала, а в поле
вязла и не двигалась по причине изнурения лошадей. Таков был образ наших военных
действий! И вот что оренбургские чиновники называли осторожностию и благоразумием!
Однажды, когда удалось нам как-то рассеять и прогнать довольно густую толпу, наехал