Page 34 - Капитанская дочка

важно Пугачев. «Прочитай, так изволишь увидеть», – отвечал Савельич. Пугачев принял
бумагу и долго рассматривал с видом значительным. «Что ты так мудрено пишешь? – сказал
он наконец. – Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?»
Молодой малый в капральском мундире проворно подбежал к Пугачеву. «Читай
вслух», – сказал самозванец, отдавая ему бумагу. Я чрезвычайно любопытствовал узнать, о
чем дядька мой вздумал писать Пугачеву. Обер-секретарь громогласно стал по складам
читать следующее:
«Два халата, миткалевый и шелковый полосатый, на шесть рублей».
– Это что значит? – сказал, нахмурясь, Пугачев.
– Прикажи читать далее, – отвечал спокойно Савельич.
Обер-секретарь продолжал:
«Мундир из тонкого зеленого сукна на семь рублей.
Штаны белые суконные на пять рублей.
Двенадцать рубах полотняных голландских с манжетами на десять рублей.
Погребец с чайною посудою на два рубля с полтиною…»
– Что за вранье? – прервал Пугачев. – Какое мне дело до погребцов и до штанов с
манжетами?
Савельич крякнул и стал объясняться. «Это, батюшка, изволишь видеть, реестр
барскому добру, раскраденному злодеями…»
– Какими злодеями? – спросил грозно Пугачев.
– Виноват: обмолвился, – отвечал Савельич. – Злодеи не злодеи, а твои ребята таки
пошарили да порастаскали. Не гневись: конь и о четырех ногах да спотыкается. Прикажи уж
дочитать.
– Дочитывай, – сказал Пугачев. Секретарь продолжал:
«Одеяло ситцевое, другое тафтяное на хлопчатой бумаге – четыре рубля.
Шуба лисья, крытая алым ратином, 40 рублей.
Еще заячий тулупчик, пожалованный твоей милости на постоялом дворе, 15 рублей».
– Это что еще! – вскричал Пугачев, сверкнув огненными глазами.
Признаюсь, я перепугался за бедного моего дядьку. Он хотел было пуститься опять в
объяснения, но Пугачев его прервал: «Как ты смел лезть ко мне с такими пустяками? –
вскричал он, выхватя бумагу из рук секретаря и бросив ее в лицо Савельичу. – Глупый
старик! Их обобрали: экая беда? Да ты должен, старый хрыч, вечно бога молить за меня да за
моих ребят за то, что ты и с барином-то своим не висите здесь вместе с моими
ослушниками… Заячий тулуп! Я-те дам заячий тулуп! Да знаешь ли ты, что я с тебя живого
кожу велю содрать на тулупы?»
– Как изволишь, – отвечал Савельич, – а я человек подневольный и за барское добро
должен отвечать.
Пугачев был, видно, в припадке великодушия.
Он отворотился и отъехал, не сказав более ни слова. Швабрин и старшины последовали
за ним. Шайка выступила из крепости в порядке. Народ пошел провожать Пугачева. Я
остался на площади один с Савельичем. Дядька мой держал в руках свой реестр и
рассматривал его с видом глубокого сожаления.
Видя мое доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но мудрое
намерение ему не удалось. Я стал было его бранить за неуместное усердие и не мог
удержаться от смеха. «Смейся, сударь, – отвечал Савельич, – смейся; а как придется нам
сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим, смешно ли будет».
Я спешил в дом священника увидеться с Марьей Ивановной. Попадья встретила меня с
печальным известием. Ночью у Марьи Ивановны открылась сильная горячка. Она лежала без
памяти и в бреду. Попадья ввела меня в ее комнату. Я тихо подошел к ее кровати. Перемена
в ее лице поразила меня. Больная меня не узнала. Долго стоял я перед нею, не слушая ни
отца Герасима, ни доброй жены его, которые, кажется, меня утешали. Мрачные мысли
волновали меня. Состояние бедной беззащитной сироты, оставленной посреди злобных