Page 42 - Капитанская дочка

власти и что он волен поступать со мною, как ему будет угодно.
– Добро, – сказал Пугачев. – Теперь скажи, в каком состоянии ваш город.
– Слава богу, – отвечал я, – все благополучно.
– Благополучно? – повторил Пугачев. – А народ мрет с голоду!
Самозванец говорил правду; но я по долгу присяги стал уверять, что все это пустые
слухи и что в Оренбурге довольно всяких запасов.
– Ты видишь, – подхватил старичок, – что он тебя в глаза обманывает. Все беглецы
согласно показывают, что в Оренбурге голод и мор, что там едят мертвечину, и то за честь; а
его милость уверяет, что всего вдоволь. Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той
же виселице повесь и этого молодца, чтоб никому не было завидно.
Слова проклятого старика, казалось, поколебали Пугачева. К счастию, Хлопуша стал
противоречить своему товарищу.
– Полно, Наумыч, – сказал он ему. – Тебе бы все душить да резать. Что ты за богатырь?
Поглядеть, так в чем душа держится. Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало
крови на твоей совести?
– Да ты что за угодник? – возразил Белобородов. – У тебя-то откуда жалость взялась?
– Конечно, – отвечал Хлопуша, – и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый
кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской
крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье да в темном лесу, не дома,
сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
Старик отворотился и проворчал слова: «Рваные ноздри!»…
– Что ты там шепчешь, старый хрыч? – закричал Хлопуша. – Я тебе дам рваные ноздри;
погоди, придет и твое время; бог даст, и ты щипцов понюхаешь… А покамест смотри, чтоб я
тебе бородишки не вырвал!
– Господа енаралы! – провозгласил важно Пугачев. – Полно вам ссориться. Не беда,
если б и все оренбургские собаки дрыгали ногами под одной перекладиной; беда, если наши
кобели меж собою перегрызутся. Ну, помиритесь.
Хлопуша и Белобородов не сказали ни слова и мрачно смотрели друг на друга. Я
увидел необходимость переменить разговор, который мог кончиться для меня очень
невыгодным образом, и, обратясь к Пугачеву, сказал ему с веселым видом: «Ах! я было и
забыл благодарить тебя за лошадь и за тулуп. Без тебя я не добрался бы до города и замерз
бы на дороге».
Уловка моя удалась. Пугачев развеселился. «Долг платежом красен, – сказал он, мигая
и прищуриваясь. – Расскажи-ка мне теперь, какое тебе дело до той девушки, которую
Швабрин обижает? Уж не зазноба ли сердцу молодецкому? а?»
– Она невеста моя, – отвечал я Пугачеву, видя благоприятную перемену погоды и не
находя нужды скрывать истину.
– Твоя невеста! – закричал Пугачев. – Что ж ты прежде не сказал? Да мы тебя женим и
на свадьбе твоей попируем! – Потом, обращаясь к Белобородову: – Слушай, фельдмаршал!
Мы с его благородием старые приятели; сядем-ка да поужинаем; утро вечера мудренее.
Завтра посмотрим, что с ним сделаем.
Я рад был отказаться от предлагаемой чести, но делать было нечего. Две молодые
казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и
несколько штофов с вином и пивом, и я вторично очутился за одною трапезою с Пугачевым
и с его страшными товарищами.
Оргия, коей я был невольным свидетелем, продолжалась до глубокой ночи. Наконец
хмель начал одолевать собеседников. Пугачев задремал, сидя на своем месте; товарищи его
встали и дали мне знак оставить его. Я вышел вместе с ними. По распоряжению Хлопуши,
караульный отвел меня в приказную избу, где я нашел и Савельича и где меня оставили с
ним взаперти. Дядька был в таком изумлении при виде всего, что происходило, что не сделал
мне никакого вопроса. Он улегся в темноте и долго вздыхал и охал; наконец захрапел, а я
предался размышлениям, которые во всю ночь ни на одну минуту не дали мне задремать.