Page 125 - Лабиринт

Они вышли во двор: сначала отец с двумя старенькими чемоданами — к одному была
привязана не уместившаяся кастрюля, — потом сгорбившаяся баба Шура и мама с Толиком.
За воротами на лавочке сидела тетя Поля. Увидев процессию, она поднялась.
— Едете? — спросила соседка тихо.
— Едем, — ответила мама и вдруг порывисто бросилась к тете Поле, обняла ее.
— Ну, ну! — говорила тетя Поля, поглаживая маму по спине. — Ну, ну! — Потом
отстранила ее и сказала строго: — Берегите!.. Берегите!.. — И заплакала неожиданно, так и
не договорив, что же надо беречь.
Они двинулись дальше, но, пройдя несколько шагов, Толик обернулся. Обернулась и
мама.
Тетя Поля низко, в пояс поклонилась им вслед.
До вокзала было порядочно, и отцу с чемоданами приходилось тяжело, но они пошли
пешком и совсем не короткой дорогой. Сначала Толик ни о чем не догадывался и понял, в
чем дело, лишь у самого Темкиного дома.
Отец повернулся к маме, виновато глядя на нее, она кивнула, и, оставив чемоданы, отец
скрылся во дворе.
Баба Шура вздохнула, покрутила головой — ей было, конечно, непонятно такое, а
Толик, напротив, обрадовался за отца. Обрадовался, что так хорошо они придумали с мамой.
По-взрослому и не трусливо.
Скоро отец появился в воротах. Он был не один. С ним шагал Темка.
Отец приблизился к чемоданам, потоптался смущенно и сказал, словно извиняясь:
— Вот Артем захотел меня проводить.
Теплая волна колыхнулась в Толике. Темка, Темка! Какой он все-таки удивительный
человек! Все плохое забыл, выбросил будто, оставил только хорошее — и пришел. Не
каждый взрослый так может. А Темка смог.
Они отправились дальше — впереди баба Шура, потом отец рядом с мамой и
замыкающая пара: Толик и Темка.
Они шагали дальше, и вот появился вокзал — серый и мрачный, похожий на большую
казарму, а Толик все думал о Темке, о его справедливости. О том, что, верно, в этом и есть
главная человеческая сила — быть справедливым.
Они переглянулись, и Толик вдруг заметил, как вытянулся и похудел Артем.
Мальчишки не улыбнулись друг другу, не подмигнули весело, только посмотрели
внимательно, будто каждый хотел запомнить другого.
— Скоро в школу, — вздохнул Темка, и Толик кивнул ему механически, вспомнив
Изольду Павловну, и Женьку, и Цыпу, и Машку с Колей Суворовым. Как-то все будет,
вздохнул он, но не огорчился.
Поезд уже стоял у платформы — чистые зеленые вагоны. Отец протянул билеты
худому как жердь проводнику и понес чемоданы в вагон. Кастрюлька, привязанная к одному
чемодану, жалобно звякнула, ударившись обо что-то железное, будто брякнул звонок, и
вдруг мама кинулась к Толику.
Она обнимала его, тискала изо всех сил, и руки у мамы дрожали. На мгновенье Толик
отстранился и увидел, что мама не плачет, что глаза у нее сухие, но совсем больные. Они
горели воспаленно, мама дышала горячо и обнимала Толика, как маленького!
— Прости! — шептала она. — Прости меня!..
— За что? — удивленно спросил Толик и пристыдил себя.
Ему бы, наверно, надо заплакать сейчас, но слез не было — напротив, он равнодушно
смотрел на все, что происходило. Словно это не его обнимала мама, словно его не касался
этот вокзал, этот вагон, в котором они уедут, будто Толик стоял где-то тут сбоку и взирал на
все равнодушно, как посторонний.
— Толик! — шептала мама. — Прости! — И заглядывала ему в глаза, будто что-то
изменится, если Толик скажет: «Да, прощаю».
Он поглядывал на Темку, думал, что надо быть справедливым, кивал головой,