Page 122 - Лабиринт

отец.
И вдруг всхлипнула баба Шура. Она потянулась к Толику сухими, костлявыми руками
и запричитала, захлебываясь слезами:
— Вну-учо-ок, золо-отко! Один ты-ы меня не покида-а-ешь…
Много он видел всяких ее кривляний. Один тот спектакль чего стоил, когда она
померла будто: целый театр.
Но сегодня бабка плакала по-настоящему.
Если она вообще умела плакать, как все.

8

Наутро в дверь осторожно постучали.
Отец и мама складывали вещи, работа кипела, мелькали платья, какие-то кастрюли, а
Толик и баба Шура молчаливо глядели на эту суету.
Толик думал, что родители уж очень торопятся, суетятся как-то. Можно подумать,
люди не собирают два тощеньких чемодана, а, по крайней мере, строят дом и потому, что
строят впервые, очень боятся что-нибудь забыть, что-нибудь недоделать или в чем-нибудь
ошибиться.
Когда раздался стук, баба Шура резво побежала к двери и пропустила вперед круглого
человечка.
Человечек был даже ниже бабки и, казалось, состоял из шаров. Один, большой, был
живот, второй, поменьше, — голова. На вытянутые шары походили и руки. Человечек
докатился до стола, и Толик заметил у него под носом щеточку черных, как тушь, усов.
Человечек подвигал усами и спросил неожиданно писклявым голоском:
— Кто из вас Александра Васильевна?
При этом он оглядел внимательно и отца и Толика, словно и они могли оказаться
Александрой Васильевной.
Бабка зашебуршала тапками, вынимая на ходу тонкий ключик, отворила, торопясь,
комод и достала из него паспорт.
— Я и есть Александра Васильевна, — сказала она независимо, предъявляя человечку
паспорт.
Странное дело, кругляш не удивился, паспорт не отверг, а, наоборот, со вниманием его
разглядел. Потом объявил:
— Нотариус по вашему вызову.
Нотариус — это слово было знакомо Толику, хотя и приблизительно. В его
представлении нотариус был кем-то вроде судьи или прокурора — в черной торжественной
мантии и в шляпе, похожей на коробку из-под печенья, тоже черной. Он что-то такое делал,
что-то важное, но не судил — это точно. У нотариуса должны быть непременно очки, он
должен знать все законы.
Этот же кругляш был в обыкновенной косоворотке и в широких, как театральный
занавес, полотняных штанах, очки держал в жестяном футляре, несерьезно обвязанном
резинкой, и совсем не походил на человека, знающего все законы.
Кругляш расстегнул папку, которую держал под мышкой, вытащил какие-то листы,
«вечное перо» и спросил бабку, кивнул на отца, на маму, на Толика, будто это не люди, а
мебель:
— Не помешают?
Баба Шура оглядела торжественно маму и отца, помолчала, подбирая слово, и
выговорила внятно и строго:
— Отнюдь!
Кругляш склонил свой малый шар над бумагами, заскрипел «вечным пером», потом
окинул всех официальным взглядом и объявил:
— Производится завещательный акт! Что завещаете, — обратился он к бабке, —