Page 120 - Лабиринт

— Я ведь боксер, — сказал он. — Так и должно быть, какой же я иначе боксер…
И вдруг некстати, совсем не вовремя, невпопад, не к месту Толик вспомнил, как
рассказывал Темка про отважного кашалота. Смертельно раненный кит вдруг повернул к
судну и, разогнавшись, врезался в корабль.
Темка улыбался тогда, рассказывая эту историю, и говорил, что люди должны походить
на этого отважного кашалота.
А то какие же они люди?

7

Дома было как в праздник.
Стол накрыт хрустящей скатертью, уставлен тарелками со всякой едой, а в полных
стопочках дрожит водка. Отец и мама сидят нарядные — отец в новом костюме, мама в
своем любимом платье. Одна баба Шура обыкновенная — серый платок, серая кофта,
острый носик из-под платка.
— Давай скорее, — сказала мама, едва вошел Толик, — мы тебя заждались. — Сказала
так, словно они куда-то опаздывали.
Толик внимательно оглядел отца. Новый костюм сидел на нем хорошо, ладно обтекал
широкие плечи, и рубашку он купил новую, дорогую, и красивый галстук. Просто на жениха
походил отец. Вот только лицо у него было вовсе не жениховское, а серое и усталое. Будто
он прошел сто километров пешком и, едва умылся, сразу за стол сел.
Совсем недавно Толик отца обвинял, считал, что он обманул Темку — да так ведь все и
было, — а теперь обида уходила. Может, в самом деле? Может, прав Темка — отец ошибся?
Жестоко и больно для всех, но ошибся, и его надо не винить, а понять.
Отец поднял рюмку с дрожащей водкой.
— Давайте выпьем, — сказал он задумчиво. — Давайте выпьем за то, чтобы все было
хорошо.
Мама согласно кивнула головой, чокнулась с отцом. Чокнулась и бабка, но пить не
стала, только пригубила и поглядела на отца колючими глазами.
Отец опустил голову и слепо тыкал в закуску вилкой.
Да, невеселый получался праздник! Толик думал, это будет светлый-светлый день,
такой день, когда в тебе звенит таинственная струна, когда петь хочется, когда ты сумеешь
сделать все, что захочешь. Еще бы — ведь они снова сидят вчетвером, они снова вместе, но
только теперь по-другому. Оттого и смотрит бабка колючим взглядом, что все по-
другому, — победили ее отец и мама. Поняли они друг друга наконец.
Толик ковырялся в тарелке — такая вкуснота, но есть не хотелось, не было, как назло,
аппетита, а все думалось, думалось, будто он мудрый старец.
Поняли родители друг друга, но вот сами не радуются, что теперь все позади. Чему
действительно радоваться, если с таким трудом поняли они все, если понимание это
оказалось таким долгим, запутанным и тяжким.
Толик как бы со стороны оглядел стол, за которым они сидели. Не было тут ни одного
правого человека. Каждый виноват в том, что случилось. Раньше Толик одну бабу Шуру во
всем обвинял, но теперь-то он точно знал: и мама, и отец, и он сам — все виноваты. Все
виноватые они, все до одного, но все же и пострадавшие. Бабка — власть потеряла, у Толика
куча несчастий была, а про маму с отцом и говорить нечего. Не зря они, хоть и нарядные,
хоть и праздничные, а совсем невеселые.
Отец встрепенулся, улыбнулся криво.
— Ну ладно, — сказал он, — что было, то миновало! — Взглянул на бабку, поднял
стопку: — Давайте выпьем, Александра Васильевна, чтоб остаться нам добрыми
родственниками!
Бабка опять кольнула его острым взглядом, но смолчала, только вздохнула тяжело и
залпом опрокинула стопку, аж в горлышке у нее сбулькало: ну баба Шура!