Page 6 - Лабиринт

Толиком крякали, как утки, а будто налетела целая стая.
Площадку расчистили, потом долго таскали в ведрах горячую воду, которая
растекалась на площадке стекленеющими лужами, и над ними в тихом морозном воздухе
стлался густой туман. Отец таскал по два ведра сразу, потом заложил по краям поля доски, и
неплохая наутро вымерзла площадка, настоящая получилась хоккейная коробка, и лед был
довольно гладкий. Но играть все-таки ребята любили без коньков, в валенках, чтобы
посильней бить шайбу, а то на коньках такого сильного удара не получалось, больше падали
и в кровь разбивали колени. Так что в шайбу во дворе играли без коньков, и центром
нападения всегда был Толик, хоть и жили в доме ребята постарше его, пятиклассника. Да,
играл Толик в нападении, именно центром, потому что только центром, никак не меньше,
можно было играть, имея такой великолепный, такой изумительный танкистский шлем,
через который не слышны никакие удары. Можно даже клюшкой по голове стукнуть —
ничего, выдержит. Не изо всей, конечно, силы.
Словом, то, что Толика выбрали центром нападения, относилось не к его личным
заслугам, а к танкистскому шлему и к тому, что это его отец придумал сделать площадку для
ребят.
И Толик был благодарен отцу.

4

Когда Толик вернулся с улицы, отец был уже дома, сидел за столом напротив мамы, а
баба Шура разливала в тарелки перловый суп.
Мама увидела распаренного Толика в шлеме, сразу нахмурилась.
— Опять гонял, — сказала, — лучше бы дома посидел. Книжку почитал. Или полепил
из пластилина, у тебя хорошо получается.
И правда, у Толика из пластилина хорошо получается. Еще во втором классе он бабу-
ягу из пластилина слепил. И Наполеона с одним глазом: на втором — черная ленточка,
выбили Наполеону глаз на войне. Но это же во втором классе было. А сейчас пятый. Пятый
— это-то понять можно?
И потом — совсем разные вещи, когда тебя за Наполеона одна мама хвалит и когда
тебя хвалят за отличную шайбу все ребята, вся команда. Совсем другое дело! Тут ты сам для
себя. Ну, для мамы еще. А там для целой команды.
Но мама всегда ворчит, когда Толик во дворе шайбу гоняет. Она хочет, чтоб он дома,
перед глазами сидел. Отец шевельнулся недовольно — это у них старый спор, нерешенный.
— Надо, чтоб он коллективистом был, — сказал отец.
Что такое коллективист, Толик точно не знал, но отцу кивнул согласно.
— Еще успеет, Петя, — ответила ему мама тихо, но настойчиво.
Толик увидел, как из угла сверлит глазами баба Шура, понял, что это опять мама не
свое говорит. Это она бабкины идеи осуществляет, это бабка ей наговорила, чтоб Толик
больше дома сидел. Поэтому и настойчивость у мамы в голосе.
«Ну баба Шура!» — злится Толик и смотрит на отца с любовью и с тоской. Смотрит,
как отец спорит, горячится.
— Хватит, — сказал отец, распалясь, — что мы с тобой к подолу пришиты. Пусть хоть
он среди людей будет.
К чьему это подолу они пришиты, отец не сказал, но Толик понимает, догадывается —
к бабкину. Он глядит на бабу Шуру, но та своим делом занята, зашивает что-то, будто это ее
и не касается. Будто она и не слышит ничего.
Потом говорит, невзначай как бы:
— Пенсью принесли…
Всякий раз, как она говорит это, отец голову в плечи прячет, а мама быстрей есть
начинает. Знают уж, как все дальше будет. Наизусть выучили.
— Н-ндя… — размышляет бабка, лобик морща. — Вот опять за доставку два рубля