Page 85 - Лабиринт

бабки. Мама перенесла ее со стулом, мама сбросила икону, мама ходила прямая и
решительная — значит, бояться было нечего. Рабыня расправляла плечи.
И вдруг — грохот. И вдруг — опять рабыня.
Толик вглядывался в маму, волнуясь за нее, понимая, прекрасно понимая, как это
непросто — взять и в один миг, в одно мгновенье все переломать. Всю жизнь подчиняться —
и вдруг восстать.
— Что будет! Что будет!.. — вздохнула мама, но посмотрела на Толика и, увидев его
испуганные глаза, снова стала решительной. — Ну, — сказала она, вздыхая
освобожденно, — чему быть, того не миновать! — И пошла за веником.
Когда мама уносила разбитую икону, неожиданно Толик пожалел святого старца с
повеселевшими глазами.
«Он-то тут при чем?» — подумал Толик и поглядел жалеючи вслед маме.

2

Бабка вошла, развязала платок, закрывавший лоб, перекрестилась в угол и замерла.
Моргнула, моргнула, взглянула на маму, поняла все. Глаза у нее остекленели, и она
грохнулась на пол.
Мама вжалась в шкаф, смотрела неотрывно на лежащую бабку и даже двинуться не
могла.
— Господи, что же это! — вскрикнула она наконец испуганно и, кинувшись на колени,
приложила ухо к бабкиной груди. Потом отстранилась.
— Толик! — сказала она лихорадочно. — Помоги!
Вдвоем они перенесли старуху на кровать, и мама выскочила в коридор.
— Я за «скорой»! — крикнула она, выбегая.
Толик остался один. Ему стало не по себе. На кровати лежала бабка, и неизвестно —
живая она была или нет.
Толик вспомнил, как он желал бабке смерти. Как пришла однажды, в самый тяжелый
день, к нему эта мысль, мучительная и жестокая. Он желал бабке смерти, он винил ее во всех
своих бедах, он считал, что она, и только она, виновата кругом. Никогда, никогда прежде не
думал он об этом, никогда и никому не желал смерти, а тут умолял, чтобы бабка умерла.
Чтобы исчезла с этого света. Чтобы исчезла и не мешала людям жить.
И вот бабка лежала на кровати, вытянув руки. Толик не слышал ее дыхания — может, и
правда она умерла. Но странно! Он теперь не желал ей смерти. Он теперь жалел бабку,
ужасаясь: а что, если и вправду умерла?
Толик глядел на востренький желтый бабы Шурин носик и уже не винил ее, как
прежде. Он по-прежнему не любил ее, но отец своим поступком, этой своей женитьбой,
вдруг как бы снял с бабки половину ее вины. Раньше бабка была одна во всем виновата в
Толикиных глазах. И вот отец…
Толик привык к Темке, привык уже к мысли, что у отца другая семья. Привыкнуть
можно, а понять нельзя. Так он ничего и не понимал, хотя одно знал наверняка — отец не
такой уж твердый, как раньше казалось. Он тоже теперь виноват. И по сравнению с отцом,
по сравнению с этим его поступком баба Шура в глазах Толика вдруг как будто стала лучше.
Ну, может быть, не лучше, но не такой уж плохой и страшной.
Он вглядывался в бабкин носик, утопавший в подушках, и неожиданно подумал, что,
наверное, стал похож на нее. У человека беда, ему худо, а он сидит, глядит, думает о чем-то.
А надо не сидеть. Надо делать! Надо что-то делать!
Толик вскочил и подбежал к комоду. Где-то тут, в коробке, мама хранила валерьянку.
Толик нашел пузырек, накапал лекарство а рюмочку, долил водой и подошел к бабке. Давать
ей лекарство было неудобно. Оно бы пролилось, едва только наклонишь рюмку, но Толик
все-таки решил попробовать.
Он поднес рюмку к бабкиному рту — и обомлел.