Page 83 - Лабиринт

строго взирает, рассматривает ее пристально, будто диковинную бабочку, а мама на ее
разглядывания — ноль внимания. Раньше бы бабка про такое мамино поведение высказалась
немедленно, а теперь молчит. Чувствует перемену.
И вдруг кончилось бабкино владычество. Будто династия какого-нибудь Рамзеса
Второго в учебнике истории.
Толик думал, бабы Шурино царство навечно, навсегда, а если даже не навсегда, то
нелегко ее свергнуть будет. А вышло все очень просто. И смешно.
Мыла мама однажды пол. Тряпкой громко шваркала, зло по полу воду гоняла и
добралась до бабки с уткнутыми друг в друга тапками. Дулась опять за что-то баба Шура.
Характер проявляла. Так вот, добралась мама до бабкиных тапок и вдруг сказала:
— Ну-ка подвинься!
Не стала бабкины ноги тряпкой аккуратно обводить. Баба Шура на нее уставилась,
точно филин. Поразилась маминой наглости. Потом губы поджала и отвернулась, будто
ничего не слышала.
— Подвинься! — еще раз сказала мама. — Видишь, пол мою.
А бабка оглохла, приготовилась с мамой за такое покушение не говорить, пока сама не
устанет.
И тут случилось.
Мама поглядела пристально на бабку, руки о передник вытерла и вдруг — раз! —
подхватила стул вместе с бабкой. И на другое место поставила. Толик расхохотался. Будто
мебель передвинула, неодушевленный предмет. Да так оно и есть. Какой же бабка
одушевленный предмет, коли у нее души нет?
Вот и все. Баба Шура сидела, переставленная, как мебель, из одного угла в другой, и
рот у нее сам по себе открылся. А закрыться никак не мог. Сидела бабка с открытым ртом,
потеряв всякую царственность и всякую грозность, а Толик все хохотал, радуясь падению
императрицы, приветствуя великую домашнюю революцию, и революционная сила —
солдаты, матросы, крестьяне и рабыни, вместе взятые, мама то есть, — не выдержала,
усмехнулась тоже.
Когда мама взяла деревянный трон и переставила его вместе с бабой Шурой в другое
место, Толик удивился: какая она сильная, оказывается! Легко так стул перекинула.
Но, оказалось, мама еще сильнее. Оказалось, это только всему начало. Пролог, как в
книгах пишут. Главное впереди было.
С тех пор как бабку свергли, она стала тише воды, ниже травы. Ходит по комнате —
еле тапками шуршит, будто они у нее на воздушных подушках. И молится, молится усердно.
Возьмет половичок, под коленки подложит и кланяется, кланяется… Раз мама с ней не
очень-то говорит, так с иконой переговаривается.
Дальше так было. В субботу мама тесто завела. Утром Толик проснулся, нюхнул —
вкусно пахнет. Огляделся, бабка пышки в тряпицу заматывает. Потом платок пониже на лоб
натянула, подошла к своей иконе, поклонилась. Такая смиренная, тихая. Аккуратно за собой
дверь притворила.
Толику стало любопытно, куда это ее понесло в такую рань. Он вскочил с постели,
высунулся в окно.
Внизу, на крылечке, стояла тетя Поля. Бабка поравнялась с ней, затопталась, принялась
вокруг оглядываться, будто бы погода ей нравится, — никогда никаких погод не замечала, а
тут заметила. Тетя Поля глядит на бабку, едва улыбается, все топтания бабкины понимает,
ждет. Ведь с тех пор, с суда, как в коридоре встретятся, друг друга не узнают, а тут топчется
баба Шура, — видно, хочет помириться.
— И чего это, Полина, ты тут стоишь? — спросила наконец бабка, невзначай будто так
обронила.
Тетя Поля еще хитрей улыбнулась.
— Свежим воздухом дышу. Птичек слушаю, — сказала. — А что делать-то?
— В божий храм идти, — смиренно бабка ответила.