Page 103 - Ленька Пантелеев

городская больница. Подальше, за Технологическим институтом, расположились корпуса
огромной Обуховской больницы. На Фонтанке у Калинкина моста почти рядышком стояли -
Кауфманская община сестер милосердия, Крестовоздвиженская община и Морской
госпиталь. Во всех этих больницах и госпиталях имелись домовые церкви, куда мать перед
праздниками водила Леньку ко всенощной. В годы войны больницы были переполнены
ранеными. Ленька не бывал, конечно, ни в палатах, ни, тем более, в операционных, не видел
тяжело раненных и умирающих и, может быть, поэтому у него создалось представление о
больнице, как о чем-то очень уютном, благополучном, безмятежном и трогательном. На всю
жизнь запомнилась ему эта особенная, церковно-больничная благостная атмосфера -
смешанный запах йодоформа и ладана, серые и кофейные халаты раненых, белоснежные
косынки сестер милосердия с рубиновыми крестиками над переносицей, забинтованные
головы, руки на черных повязках, постукивание костылей, шуршание резиновых шин и
шлепанье туфель по керамиковым плиткам коридоров...
И сейчас, когда он сидел на зеленой садовой скамейке и дожидался матери, а вокруг него
сидели и ходили, опираясь на костыли, молодые и пожилые люди в серых и кофейных
халатах, Ленька не чувствовал ни страха, ни смущения, ни даже сочувствия к этим людям. Это
была красивая, умилительная картина, напоминавшая ему детство, Петроград, садик
Морского госпиталя, где так же вот бродили и сидели за решетчатой оградой раненые и
увечные воины...
По дорожке мимо него медленно шел, покачиваясь на двух костылях, высокий
бородатый раненый. Тяжело подпрыгивая на одной ноге, он осторожно нес вторую -
укороченную на одну четверть и плотно замотанную бинтами.
Увидев рядом с Ленькой свободное место, раненый приостановился, широко расставив
костыли.
- Эх, посидеть, что ли? - сказал он и, занося костыль, лихо заковылял к скамейке.
Ленька привстал, хотел помочь ему, но раненый ловко сложил оба костыля вместе,
повернулся на каблуке здоровой ноги и плюхнулся на скамейку, вытянув вперед свою
толстую забинтованную культю.
- Сидишь? - сказал он, искоса посмотрев на Леньку и вытирая марлевой тряпочкой
вспотевшее лицо.
- Да, - скромно ответил мальчик.
- К отцу пришел?
- Нет.
- А кто? Брат? Крёстный?
Леньке было ужасно стыдно признаться, что у него никто не лежит в госпитале.
- Я сам, - пробормотал он, краснея. - Меня мама привезла - показывать доктору.
- Болен, значит? А какая болесть?
- Так... пустяки... дифтерит, - усмехнулся Ленька, всем видом своим желая показать, что,
если бы не мама, он, конечно, никогда бы не решился тащиться в госпиталь с такой ерундой. -
А вы что, раненый? - сказал он, показывая глазами на забинтованную ногу соседа.
- Нет, милый. Я уже не раненый. Я уже инвалид. Раненый - это когда, знаешь, полежишь,
полечишься, да и снова на войну идешь. А уж мне теперича до самой смерти - только что разве
с тараканами на печке воевать...
Бородач засмеялся, покачивая и поглаживая свою толстую ногу, а Ленька вдруг
почувствовал, что в горле у него защекотало, и, чтобы заглушить эту щекотку, поспешил
спросить:
- А вы где... То есть, вас где ранило?
- Ранило-то? А здесь, под Ярославлем.
- Значит, вы с белыми воевали?
- А с кем же еще?.. С ними...
Бородач нахмурился, помолчал, подумал и, покачав свою культю, с усмешкой сказал:
- Ведь вот, подумай, чудеса какие! А? Четыре года с немцем воевал. С австрияком