Page 57 - Ленька Пантелеев

Новый удар грома. Электрическая лампочка над головой начинает часто-часто мигать.
- Вниз! Граждане! Господа! Вниз, в подвал! - раздается чей-то властный,
начальственный голос.
Все кидаются к лестнице.
- Вот оно, вот... Дождались, - говорит какой-то бородатый, старорежимного купеческого
вида человек. И, подняв к потолку глаза, он истово крестится и громко шепчет: - Слава тебе...
Наконец-то... Началось...
- Да что? Что такое началось? - спрашивают у него.
- Эх, господа! Да неужто ж вы не понимаете? Восстание началось! Восстание против
большевиков...
Белогвардейский мятеж, в самом центре которого так неожиданно для них оказались
Ленька и его мать, был поднят эсером Борисом Савинковым по заданию и на деньги
руководителя английской миссии в Москве Роберта Локкарта. Мятеж был приурочен к
моменту высадки англо-франко-американского десанта на севере республики. В эти же
июльские дни 1918 года эсеры пытались поднять восстание в ряде других советских городов -
в Рыбинске, в Муроме и даже в Москве, где им удалось на несколько часов захватить
Трехсвятительский переулок и открыть артиллерийский огонь по Кремлю.
Всего этого, конечно, в то время не могли знать не только Ленька, но и другие, более
взрослые обитатели подвала, где нашли приют и защиту случайные постояльцы гостиницы
"Европа".
В этом тесном, сыром и темном подвале Ленька провел несколько дней. Весь первый
день он просидел на ящике из-под пива, босой, закутанный в мамино пальто. Со сводчатых
потолков капала ему на голову вода. От запахов плесени и гниющего дерева трудно было
дышать. И тем не менее Ленька чувствовал себя превосходно. Новые люди, новые
впечатления, а главное, ощущение опасности, которая снова нависла над головой, - о чем еще
может мечтать десятилетний мальчик, которого доктора и болезни на целых два месяца
уложили в постель?!
А в подвале, где к обеду набилось уже человек сто "европейцев", постепенно
налаживалась жизнь. То тут, то там замигали свечные огарки, из ящиков и бочек устраивались
столы и кровати, завязывались разговоры и знакомства, появилась откуда-то пища и даже
вино.
Рядом с Ленькой, на соседнем ящике, сидел белокурый парень в поношенной клетчатой
куртке с коричневыми кожаными пуговицами. Человек этот ни с кем не разговаривал, сидел
мрачный и без конца курил из черного деревянного мундштука самодельные папиросы. По
другую сторону на водочном бочонке восседал тот самый, бородатый, купеческого вида
господин, который так истово крестился на лестнице и с таким ликованием приветствовал
начавшееся восстание. Остальных Ленька не видел или видел смутно. Но что это была за
публика - нетрудно было догадаться по отрывкам разговоров, которые до него доносились.
Все были радостно взволнованы, все ждали чего-то... Слово "господа", которое Ленька успел
уже забыть за восемь месяцев новой власти, звучало и этих разговорах особенно часто и как-то
нарочито громко и даже развязно.
- Господа! Прошу извинения, - кричал кто-то из темноты. - Нет ли у кого-нибудь ножика
для открывания консервов?
- Господа! Не имеется ли желающих сразиться в преферанс?
- Тише, тише, господа! В конце концов, происходят великие события, а вы...
- А откуда вам, милостивый государь, известно, что они великие?
- В самом деле, господа! Тише! Кажется, наверху опять стреляют...
- Боже мой! Какой ужас! У меня в номере полтора пуда крупчатки и десять фунтов
сливочного масла!..
Что происходит наверху, в городе, никто еще толком не знал. Изредка доносились сюда
орудийные выстрелы, но стены подвала были такие толстые, что трудно было понять,
стреляют это или просто передвигают шкаф или диван где-нибудь в первом или втором этаже.