Page 74 - Не стреляйте в белых лебедей

Замолчал, и сразу стало тихо-тихо, только стрекозы звенели. И Егор услышал и этот
звон, и эту тишину. И вздохнул:
— Какой такой полицай? Зачем так-то?
— В начальство вылез? — захрипел Черепок. — Вылез в начальники и уже
измываешься? Уже фамилию спрашиваешь? А, то ты видал? Видал, мать твою перемать..
Он картинно рванул на груди перепревшую, ветхую рубаху, и она распалась от плеча
до пупка, распалась вдруг, без звука, как в немом кино. Черепок, выскользнув из рукавов,
повернулся и подставил Егору потную спину:
— Видал?
Грязная, согнутая колесом спина его была вся в бугристых сизых шрамах. Шрамы шли
от бока до бока, ломаясь на худой, острой хребтине.
— Художественно расписано, — сказал Филя, ухмыляясь. — Видно руку мастерства.
— Все тут расписаны, все! — кричал Черепок, не разгибаясь. — И полицаи, и эсэсы, и
жандарма немецкая. Ты тоже хочешь? Ну, давай! Давай расписывайся!
— Жену с малыми детьми у него полицаи в избе сожгли, — тихо и неожиданно
серьезно сказал Филя. — Укройся. Укройся, Леня, не перед тем выставляешься. Черенок
покорно накинул разодранную рубаху, всхлипнул и сел на только что сваленную сосну.
Несмотря на зной, его трясло, он все время тер корявыми ладонями небритое лицо и
повторял:
— А жить-то когда буду, а? Жить-то когда начну?
И опять Егор услышал звон стрекоз и звон тишины. Постоял, ожидая, когда схлынет с
сердца тягостная жалость, посмотрел, как вздрагивает в непонятном ознобе Черепок, и гулко
сглотнул, потому что сжало вдруг горло Егорово, аж подбородок затрясся. Но он проглотил
этот ком и тихо сказал:
— При законе я состою.
— А кто знать-то будет? — спросил Филя. — Что он, считанный, лес-то твой?
— Все у государства считано, — сказал Егор. — И потому требую из леса утечь. Завтра
акт на порубку составлю. Топоры давайте.
Руку к топорам протянул, но Филя враз перехватил тот, какой поближе. И на руке
взвесил:
— Топор тебе? А топором не желаешь? Лес глухой, Егор, а мы люди темные…
— Отдай ему топор, — сказал вдруг Черепок. — Света я не люблю. Я темь люблю.
И пошел сквозь кусты, рубахи не подобрав. И разорванная, перепревшая рубаха
волочилась за ним, цепляясь за сучья.
— Ну, Егор, не обижайся, когда впотьмах встретимся!
Это Филя на прощанье сказал, топоры ему швырнув. А Егор заклеймил поваленные
деревья, забрал топоры и вернулся к сонной кобыле. Сел в телегу, вжарил вдруг кнутом по
неповинной каленной спине и затрясся к озеру. Только топоры о щиты брякали.
У озера Колька ждал со стихами про хорошее поведение. И это было единственным, о
чем хотел сейчас думать Егор.

19

С каждым днем Нонна Юрьевна все острее ощущала необходимость съездить в город.
То ли за книжками, то ли за тетрадками. Сперва мыкалась, а потом пошла к директору
школы и многословно, волнуясь, сообщила ему, что учебного года без этой поездки начать
невозможно. И что она хоть сейчас готова поехать и привезти все, что требуется.
— А что требуется? — удивился директор. — Ничего, слава богу, не требуется.
— Глобус, — сказала Нонна Юрьевна. — У нас совсем никудышный глобус. Вместо
Антарктиды — дыра.
— Нет у меня лимитов на ваши Антарктиды, — проворчал директор. — Они глобусами