Page 72 - Не стреляйте в белых лебедей

— Когда будет, тогда и передам.
— Не осложняйте своего положения, Бурьянов. Пе редадите сейчас, приказ получите
завтра. Все ясно! Вот и приступим. Как, Егор Савельич?
— Приступим, — сказал Егор.
— Ну, добро. — Федор Ипатович как пуд уронил. — Приступим.
Два дня Егор имущество принимал, каждый топор, каждый хомут осматривал. А потом
проводил Юрия Петровича в город, запряг поступившую в его распоряжение казенную
кобылу и вместе с Колькой подался в заповедный лес. Наводить порядок.
— Когда вернетесь-то? — спросила Харитина.
— Не скоро, — сказал. — Пока все там не уделаем, как требуется, не вернемся.
Колька вожжами подергал, почмокал: поехали. А Юрий Петрович тем временем, в
город прибыв, написал сразу два приказа: о снятии с работы Бурьянова Ф. И. и о назначении
на должность Полушкина Е. С. Потом оттащил начальнику угрозыска папочку Федора
Ипатовича, сочинил заявление, какое требовалось для возбуждения дела, а придя домой, сел
за письмо. Крупными буквами написал:
«Здравствуй, дорогая мамочка!»
Закончив письмо, долго сидел, сдвинув брови и уставясь в одну точку. Потом взял
ручку, решительно вывел: «Дорогая Марина!» — подумал, зачеркнул «дорогая», написал
«уважаемая», зачеркнул и «уважаемую» и бросил ручку. Письмо не складывалось,
аргументы казались неубедительными, мотивы неясными, и вообще он еще не решил, стоит
ли писать это письмо. И не написал.
А Егор упоенно чистил лес, прорубал заросшие просеки, стаскивал в кучи валежник и
сухостой. Он соорудил шалаш, где и жил вместе с Колькой, чтобы не тратить зазря время на
поездки домой. И все равно времени ему не хватало, и он был счастлив оттого, что ему не
хватает времени, и если бы сутки были вдвое длиннее, он бы и тогда загрузил их от зари до
зари. Он работал с азартом, с изнуряющим, почти чувственным наслаждением и, засыпая,
успевал подумать, какой он счастливый человек. И спал с улыбкой, и просыпался с улыбкой,
и весь день ходил с нею.
— Сынок, ты стихи сочинять умеешь?
Колька сердито засопел и не ответил. Егор, не сдаваясь, спросил еще раз. Колька опять
засопел, но ответил:
— Про это не спрашивают.
— Я для дела, — пояснил Егор. — Понимаешь, сынок, турист все едино сюда
проникнет, потому как весь лес не огородишь, а один я не услежу. И будет снова Юрию
Петровичу расстройство. Ну, конечно, можно надписи туристу сделать: мол, то разрешено, а
это запрещено. Только ведь скучно это, надписи-то в лесу, правда? Вот я и удумал: стихи.
Хорошие стихи о порядке. И туристу будет весело и нам покойно.
— Ладно, — вздохнул Колька. — Попробую.
После оды на смерть Ункаса Колька написал только одно стихотворение — про
девочку с косичками и про любовь до гроба, — но ничего хорошего из этого не вышло. Оля
Кузина показала стихи Вовке Бурьянову, Вовка с гоготом зачитал их классу, и Кольку долго
дразнили женихом. Он сильно расстроился и решил навсегда порвать с творчеством.
— Для дела разве что. А так — баловство это, тять.
— Ну, не скажи, — усомнился Егор. — А песни как же тогда?
— Ну, что песни, что песни… Не будешь же ты песни туристам петь, правда?
— Не буду, — согласился Егор. — Некогда. Мы их… это… выжжем.
На другой день Колька не пошел с отцом в кварталы и подальше отложил спиннинг.
Достал тетрадку, карандаш и, хмурясь и сердито шевеля губами, начал сочинять стихи. Дело
оказалось трудным, Колька взмок и уморился, но к вечеру выдал первую продукцию. — Ну,
слушай, тять, — Колька в поисках вдохновения посмотрел в вечернее небо, откашлялся и
зачастил:
Граждане туристы, чтобы было чисто, не палите по лесу множество костров.