Page 24 - Повести Белкина

– Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!),
идет из кабака, а мы-то за ним: «Дедушка, дедушка! орешков!» – а он нас орешками и
наделяет. Все, бывало, с нами возится.
– А проезжие вспоминают ли его?
– Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом
проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу.
– Какая барыня? – спросил я с любопытством.
– Прекрасная барыня, – отвечал мальчишка, – ехала она в карете в шесть лошадей, с
тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что
старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на
кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала
мне пятак серебром – такая добрая барыня!..
Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными
крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального
кладбища.
– Вот могила старого смотрителя, – сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в
которую врыт был черный крест с медным образом.
– И барыня приходила сюда? – спросил я.
– Приходила, – отвечал Ванька, – я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала
долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала
пятак серебром – славная барыня!
И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною
истраченных.

Барышня-крестьянка

Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.
Богданович

В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича
Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года,
уехал в свою деревню и с тех пор оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке,
которая умерла в родах, в то время как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные
упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя
суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем
околодке, в чем и не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими
семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук
из сукна домашней работы; сам записывал расход и ничего не читал, кроме «Сенатских
ведомостей». Вообще его любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий
Иванович Муромский, ближайший его сосед. Этот был настоящий русский барин. Промотав
в Москве большую часть имения своего и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою
деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на
который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими
жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обрабатывал он по английской
методе,

Но на чужой манер хлеб русский не родится,

и несмотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не
прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался
человеком не глупым, ибо первый из помещиков своей губернии догадался заложить имение
в Опекунский совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым. Из