Page 136 - Ромео и Джульета

(«Новеллы», 1554), Луиджи Грото (трагедия «Адриана» изд. 1578 г.) и, наконец, к
Джироламо делла Корта, который в своей «Истории Вероны» (1594 – 1596) выдает эту
повесть за истинное происшествие. Вероятно, вскоре после этого и была сфабрикована явно
поддельная гробница Ромео и Джульетты, которую до сих пор показывают в Вероне
туристам.
Рассказ Банделло послужил основой для драмы Лопе де Вега «Кастельвины и
Монтесы» (около 1600 г.), а, кроме того, французский перевод его, сделанный Пьером Буато
(«Трагические истории», 1599), был в свою очередь переведен на английский язык
Пейнтером в его «Дворце наслаждений» (1565 – 1567) и свободно обработан в обширной
поэме (более 3 000 стихов) Артура Брука «Ромео и Джульетта» (1562). Именно последняя и
послужила Шекспиру главным, а может быть, даже единственным источником для его
пьесы. Правда, сам Брук сообщает, что он уже видел на сцене пьесу на этот сюжет. Если
принять это свидетельство за чистую монету, можно было бы предположить, что трагедия
Шекспира восходит не к поэме Брука, а является переработкой упоминаемой им пьесы. Но
беглость его упоминания оставляет неясным, где он ее видел и не была ли эта пьеса
итальянской (вроде трагедии Грото), или, быть может, даже латинской (у самого Брука герой
носит латинскую форму имени – Romeus). Да и не является ли эта пьеса просто выдумкой
Брука? Не забудем, что в эту эпоху лучшей рекомендацией какой-либо истории все еще была
(как и в средние века) не новизна ее, а именно ссылка на то, что она уже рассказывалась
раньше. Проще и естественнее поэтому допустить, что именно и только поэма Брука, с
которой пьеса совпадает и в целом и во множестве деталей, послужила источником
последней.
Но в то время как поэма Брука представляет собой тягучее и мало художественное
произведение, Шекспир создал из того же самого материала подлинный шедевр. Он внес в
свой образец ряд новых лирических и патетических черт, углубил или переосмыслил
большинство характеров персонажей, привнес удивительно яркие нежные краски и в
результате этого придал всей истории совсем иной характер, чем тот, какой она имела у
Брука и, добавим, у большинства старых итальянских авторов.
Начнем с внешних, но очень глубоких по смыслу черт. Тогда как у Брука действие
длится девять месяцев и влюбленные целых три месяца наслаждаются своим счастьем, у
Шекспира действие уложено всего в пять дней (по точным, заботливо им расставленным
указаниям, от воскресенья до пятницы), и блаженство влюбленных длится лишь несколько
часов. Отсюда – чрезвычайная стремительность действия, подчеркивающая пылкость чувств.
В связи с этим Шекспир перенес время событий с зимы на июль месяц, когда от южного зноя
страсти – как любовь, так и ненависть – еще более разгораются (см. слова Бенволио в самом
начале сцены – III, 1). Еще существеннее то, что Шекспир ввел ряд очень выразительных
сцен, которых нет у Брука: последнее прощание любящих на заре (III, 5), вмешательство
Тибальта на балу (I, 5) появление Париса в склепе (V, 3) и т. д., очень усиливающих и лиризм
и драматизм пьесы. Добавлено также несколько смешных буффонад, оживляющих пьесу и
придающих ей колоритность.
Но главное отличие – в основном замысле шекспировской пьесы, имеющем очень мало
общего с поэмой Брука. Последняя – никак не ренессансная поэма любви, поэма
расцветающей человеческой личности, порывающей с миром косных средневековых норм и
борющихся свое свободное чувство. Правда, Брук изображает любящих не без не которого
сочувствия, но все же в его тягучей поэме ощущается привкус морали покорности н
умеренности (морали, которую один немецкий критик середины XIX в. удивительным
образом хотел найти и в трагедии Шекспира). Чувство Ромео и Джульетты у него – если и
«грех», то, во всяком случае, – чрезмерность и заблуждение, за которые их постигает
неизбежная кара. У Шекспира в связи с коренным изменением смысла всей истории
соответственно, как мы сейчас увидим, изменены и переосмыслены все главные характеры.
Все в его пьесе подчинено идее прославления любви, солнечной и свободной.
Лессинг в «Гамбургской драматургии» (письмо XV) говорит: «Сама любовь диктовала