Page 64 - Детство. Отрочество. После бала

меня. Глаза наши встретились, и я понял, что он понимает меня и то, что я понимаю, что он
понимает меня; но какое-то непреодолимое чувство заставило меня отвернуться.
– Николенька! – сказал он мне самым простым, нисколько не патетическим голосом, –
полно сердиться. Извини меня, ежели я тебя обидел.
И он подал мне руку.
Как будто, поднимаясь все выше и выше, что-то вдруг стало давить меня в груди и
захватывать дыхание; но это продолжалось только одну секунду: на глазах показались слезы,
и мне стало легче.
– Прости… ме… ня, Вол… дя! – сказал я, пожимая его руку.
Володя смотрел на меня, однако, так, как будто никак не понимал, отчего у меня слезы
на глазах…

Глава VI
Маша

Но ни одна из перемен, происшедших в моем взгляде на вещи, не была так
поразительна для самого меня, как та, вследствие которой в одной из наших горничных я
перестал видеть слугу женского пола, а стал видеть женщину, от которой могли зависеть, в
некоторой степени, мое спокойствие и счастие.
С тех пор как помню себя, помню я и Машу в нашем доме, и никогда, до случая,
переменившего совершенно мой взгляд на нее, и про который я расскажу сейчас, – я не
обращал на нее ни малейшего внимания. Маше было лет двадцать пять, когда мне было
четырнадцать; она была очень хороша; но я боюсь описывать ее, боюсь, чтобы воображение
снова не представило мне обворожительный и обманчивый образ, составившийся в нем во
время моей страсти. Чтобы не ошибиться, скажу только, что она была необыкновенно бела,
роскошно развита и была женщина; а мне было четырнадцать лет.
В одну из тех минут, когда, с уроком в руке, занимаешься прогулкой по комнате,
стараясь ступать только по одним щелям половиц, или пением какого-нибудь несообразного
мотива, или размазыванием чернил по краю стола, или повторением без всякой мысли
какого-нибудь изречения – одним словом, в одну из тех минут, когда ум отказывается от
работы и воображение, взяв верх, ищет впечатлений, я вышел из классной и без всякой цели
спустился к площадке.
Кто-то в башмаках шел вверх по другому повороту лестницы. Разумеется, мне
захотелось знать, кто это, но вдруг шум шагов замолк, и я услышал голос Маши: «Ну вас,
что вы балуетесь, а как Мария Ивановна придет – разве хорошо будет?»
«Не придет», – шепотом сказал голос Володи, и вслед за этим что-то зашевелилось, как
будто Володя хотел удержать ее.
«Ну, куда руки суете? Бесстыдник!» – и Маша, с сдернутой набок косынкой, из-под
которой виднелась белая, полная шея, пробежала мимо меня.
Не могу выразить, до какой степени меня изумило это открытие, однако чувство
изумления скоро уступило место сочувствию поступку Володи: меня уже не удивлял самый
его поступок, но то, каким образом он постиг, что приятно так поступать. И мне невольно
захотелось подражать ему.
Я по целым часам проводил иногда на площадке, без всякой мысли, с напряженным
вниманием прислушиваясь к малейшим движениям, происходившим наверху; но никогда не
мог принудить себя подражать Володе, несмотря на то, что мне этого хотелось больше всего
на свете. Иногда, притаившись за дверью, я с тяжелым чувством зависти и ревности слушал
возню, которая поднималась в девичьей, и мне приходило в голову: каково бы было мое
положение, ежели бы я пришел на верх и, так же как Володя, захотел бы поцеловать Машу?
что бы я сказал с своим широким носом и торчавшими вихрами, когда бы она спросила у
меня, чего мне нужно? Иногда я слышал, как Маша говорила Володе: «Вот наказанье! что же
вы в самом деле пристали ко мне, идите отсюда, шалун этакой… отчего Николай Петрович