Page 26 - Ночевала тучка золотая

— Подождите до вечера, — так произнесла, наклоняясь и будто выдавая огромную
тайну. — До вечера, милые мои Кузьменыши, будут вам горы!
— А какие они? — спросил за себя и за Сашку Колька. А Сашка лишь слабо кивнул.
— Увидите… Красивые… Нет, они замечательно красивые! Караульте, не пропустите!
Регина Петровна положила им по кусочку хлеба, намазанного лярдом, американским
белым маслом, без запаха и вкуса, а сама ушла. Ее ждали два мужичка: Марат и Жорес.
Сашка слизнул языком лярд, но есть не стал, и Колька на ближайшей станции выменял
оба куска на целую литровую банку желтой крупной алычи. На хлеб можно было выменять
что угодно.
Сашка алычу попробовал чуть-чуть совсем и медленно, с усилием произнес: «Эх, в
Москве бы…"И Колька сразу понял брата, который хотел сказать, что в Москве такое
богатство никому и не снилось: литровая банка алычи! — и жалко, что Кузьменыши не
могут ни похвастать, ни угостить собратьев из томилинской их шараповки!
Колька представил, как появились бы они с братом в детдомовской спальне со своей
алычой! Все бы бросились просить, уставясь на невиданный фрукт, а Колька бы нехотя
объяснил, что это, мол, фрукт с Кавказа, с берегов горной реки Кубань, алычой прозывается,
и там ее завались: жри до горла!
И тут бы он стал угощать шакалов, оделяя всех просящих: Боне бы дал штуки три, он
старший и никогда не бил Кузьменышей; Ваське-Сморчку дал бы пару, он всегда
голодный… Тольке-Буржую дал бы одну, он тоже как-то дал Кузьменышам лизнуть из
ложки, когда его серенький солдат-отец приносил ему кашу в котелке и Толька обжирался у
них на глазах.
И воспитательнице Анне Михайловне дал бы Кузьменыш одну штуку. Хоть и
холодная, равнодушная женщина Анна Михайловна и всегда безразлично относилась к
Кузьменышам, вовсе не замечая и ни разу не запомнив их, но Кольке ее жалко. Все-таки
ждет она свово генерала, значит, не совсем уж равнодушна, и с солдатами не гуляет, как
некоторые другие…
И потом, однажды Кузьменыши забрались в ее крошечную комнатушку, в надежде
чем-нибудь поживиться, и ничего, даже сухой корочки, не нашли. Была какая-то баночка,
желтенькая, костяная с пудрой, которую тут же на рынке барыга жадно выхватил у Кольки,
отдав за нее три картофелины. Потом Анна Михайловна всем говорила, что у нее пропала
драгоценность из слоновой кости… Пожалуй, воспитательнице Колька бы отдал целых две
алычи, пусть нажрется за баночку.
И вороватому директору Виктору Викторовичу дал бы алычу Колька. Он Кузьменышей
на промысел отпускал. И усатой музыкантше… Не жалко… На Кавказе алычи много, пусть
едят! Им тоже в войну нелегко. И тоже алычи хочется.
Так раздумывал Колька, а сам всю эту алычу и умял.
Пока мысленно кормил Боню, да Тольку, да Ваську, да Анну Михайловну… Брал в рот
по одной, по две, а то и по три штуки! И вышло, что в мечтах-то хорошо угощать своих, все в
свой живот утекло.
Отяжелел Колька, захотелось ему поспать. Однако помнил он слова Регины Петровны,
что надо ему караулить горы. Если бы Сашка был здоров, они, конечно бы, лучше
караулили; один спит, а другой в окошко зыркает: замечательно красивые горы ждет.
Теперь же Колька за них обоих смотрел, но никаких гор он не видел! Взгорки будто
начались, холмы, нотакик холмов и в Подмосковье завались, не их высмагривал Колька. Уже
вечереть стало, горизонт налился синевой, и будто тучи сизые впереди набухли, а Колька
разочарованно отодвинулся от окна.
Сашке, который жадно следил за Колькиным выражением лица, расстроенно протянул:
«Кавказ! Кавказ! Хрен тебе в глаз!» — Нет… Ничего? — прошептал Сашка и тоже
потускнел.
— «Ху из ху», — хотел выругаться Колька по-инострански, но не стал. Все-таки эти
слова произносила сама Регина Петровна.