Page 28 - В списках не значился

и поэтому Плужников успел оглядеться.
Кругом все горело. Горела кольцевая казарма, дома возле церкви, гаражи на берегу
Мухавца. Горели машины на стоянках, будки и временные строения, магазины, склады,
овощехранилища — горело все, что могло гореть, а что не могло — горело тоже, и в реве
пламени, в грохоте взрывов и скрежете горящего железа метались полуголые люди.
И еще кричали лошади. Кричали где-то совсем рядом, у коновязи, за спиной
Плужникова, и этот необычный, неживотный крик заглушал сейчас все остальное: даже то
жуткое, нечеловеческое, что изредка доносилось из горящих гаражей. Там, в промасленных и
пробензиненных помещениях с крепкими решетками на окнах, в этот час заживо сгорали
люди.
Плужников не знал крепости. Они с девушкой шли в темноте, а теперь эта крепость
предстала перед ним в снарядных всплесках, дыму и пламени. Вглядевшись, он с трудом
определил трехарочные ворота и решил бежать к ним, потому что дежурный по КПП должен
был обязательно запомнить его и объяснить, куда теперь являться. А явиться куда-то, кому-
то доложить было просто необходимо.
И Плужников побежал к воротам, прыгая через воронки и завалы земли и кирпича и
прикрывая затылок обеими руками. Именно затылок: было невыносимо представить себе,
что в его аккуратно подстриженный и такой беззащитный затылок каждое мгновение может
вонзиться иззубренный и раскаленный осколок снаряда. И поэтому он бежал неуклюже,
балансируя телом, странно сцепив руки на затылке и спотыкаясь.
Он не расслышал тугого снарядного рева: рев этот пришел позже. Он всей спиной
почувствовал приближение чего-то беспощадного и, не снимая рук с затылка, лицом вниз
упал в ближайшую воронку. В считанные мгновения до взрыва он руками, ногами, всем
телом, как краб, зарывался в сухой неподатливый песок. А потом опять не расслышал
разрыва, а почувствовал, что его вдруг со страшной силой вдавило в песок, вдавило
настолько, что он не мог вздохнуть, а лишь корчился под этим гнетом, задыхаясь, хватая
воздух и не находя его во вдруг наступившей тьме. А затем что-то грузное, но вполне
реальное навалилось на спину, окончательно пригасив и попытки глотнуть воздуха, и
остатки в клочья разорванного сознания.
Но очнулся он быстро: он был здоров и яростно хотел жить. Очнулся с тягучей
головной болью, горечью в груди и почти в полной тишине. Вначале он — еще смутно, еще
приходя в себя, — подумал, что обстрел кончился, но потом сообразил, что просто ничего не
слышит. И это совсем не испугало его; он вылез из-под завалившего его песка и сел, все
время сплевывая кровь и противно хрустевший на зубах песок.
«Взрыв, — старательно подумал он, с трудом разыскивая слова. — Должно быть, тот
склад завалило. И старшину, и девчонку ту с хромой ногой…»
Думал он об этом тяжело и равнодушно, как о чем-то очень далеком и во времени и в
пространстве, пытался вспомнить, куда и зачем он бежал, но голова еще не слушалась. И он
просто сидел на дне воронки, однообразно раскачиваясь, сплевывал окровавленный песок и
никак не мог понять, зачем и почему он тут сидит.
В воронке ядовито воняло взрывчаткой. Плужников лениво подумал, что надо бы
вылезти наверх, что там он скорее отдышится и придет в себя, но двигаться мучительно не
хотелось. И он, хрипя натруженной грудью, глотал эту тошнотворную вонь, при каждом
вздохе ощущая неприятную горечь. И опять не услышал, а почувствовал, как кто-то скатился
на дно за его спиной. Шея не ворочалась, и повернуться пришлось всем телом.
На откосе сидел парнишка в синей майке, черных трусах и пилотке. По щеке у него
текла кровь; он все время вытирал ее, удивленно глядел на ладонь и вытирал снова.
— Немцы в клубе, — сказал он. Плужников половину понял по губам, половину
расслышал.
— Немцы?
— Точно. — Боец говорил спокойно: его занимала только кровь, что медленно
сползала по щеке. — По мне жахнули. С автомата.