Page 63 - Завтра была война...

столу.'Спиной к матери.
Она смотрела на извещение, но уже ничего не понимала. Слышала, как упал на пол
солдатский ремень, как мать прошла к себе, как тяжело скрипнул стул и чиркнула спичка.
Слышала, и ей было до боли жаль мать, но она уже не могла встать и броситься ей на шею.
Она уже сделала шаг, сделала вдруг, не готовясь, но, сделав, поняла, что идти нужно до
конца. До конца и не оглядываясь, как бы ни были болезненны первые шаги. И поэтому
продолжала сидеть, незряче глядя на извещение о бандероли, написанное таким неуловимо
знакомым почерком. За спиной опять скрипнул стул, раздались шаги, но Искра не
шевельнулась. Мать подошла к шкафу, что-то искала, перекладывала.
— Переоденься. Все переодень — чулки, белье. Ты насквозь мокрая. Пожалуйста.
Искра вздрогнула от незнакомых нежных и усталых интонаций. Ей вдруг захотелось
броситься к матери, обнять ее и заплакать. Зареветь, зарыдать отчаянно и беспомощно, как в
детстве. Но она сдерживала себя и опять не обернулась.
— Хорошо.
Мать постояла, аккуратно положила белье на кровать и тихо ушла на свою половину. И
снова чиркнула спичка.

Глава девятая

Искра так и не поняла, кто послал ей заказную бандероль, но смутное беспокойство не
оставило ее и утром. Она долго разглядывала извещение, уже догадываясь, но со страхом
отгоняла от себя догадку. А она росла помимо ее воли, и Искра решила сначала зайти на
почту: она уже не могла ждать.
На аккуратной бандероли адрес был написан печатными буквами, а отправитель не
указан вообще. По виду это были книги, и Искра, забыв о школе, бегом вернулась домой.
Едва влетев в комнату, рванула упаковку и села, уронив на колени знакомый томик Есенина
и книжку писателя с иностранной фамилией «Грин».
— Ах, Вика, Вика, — со взрослой горечью прошептала она.-Дорогая ты моя Вика…
Искра долго гладила книги дрожащими руками, боясь раскрыть и обнаружить надписи.
Но надписей не было, только в Грине лежало письмо. На конверте ровным, теперь таким
знакомым почерком было выведено: «Искре Поляковой. Лично». Искра отложила письмо,
убрала обертку бандероли, сняла пальтишко, прошла за свой стол, села, положила перед
собой книги и лишь тогда вскрыла конверт.
"Дорогая Искра!
Когда ты будешь читать это письмо, мне уже не будет .больно, не будет горько и не
будет стыдно. Я бы никому на свете не стала объяснять, почему я делаю то, что сегодня
сделаю, но тебе я должна объяснить все, потому что ты — мой самый большой и
единственный друг. И еще потому, что я однажды солгала тебе, сказав, что не люблю, а на
самом деле я тебя очень люблю и всегда любила, еще с третьего класса, и всегда завидовала
самую чуточку. Папа сказал, что в тебе строгая честность, когда ты с Зиной пришла к нам в
первый раз и мы пили чай и говорили о Маяковском. И я очень обрадовалась, что у меня есть
теперь такая подружка, и стала гордиться нашей дружбой и мечтать. Ну да не надо об этом:
мечты мои не сбылись.
А пишу я не для того, чтобы объясниться, а для того, чтобы объяснить. Меня вызывали
к следователю, и я знаю, в чем именно обвиняют папу. А я ему верю и не могу от него
отказаться и не откажусь никогда, потому что мой папа честный человек, он сам мне сказал,
а раз так, то как же я могу отказаться от него? И я все время об этом думаю — о вере в отцов
— и твердо убеждена, что только так и надо жить. Если мы перестанем верить своим отцам,
верить, что они честные люди, то мы очутимся в пустыне. Тогда ничего не будет,
понимаешь, ничего. Пустота одна. Одна пустота останется, а мы сами перестанем быть
людьми. Наверное, я плохо излагаю свои мысли, и ты, наверное, изложила бы их лучше, но я