Page 68 - Завтра была война...

— Если хотите, можете ответить еще раз.
— Не хочу, — сказала Искра, хотя до сей поры ни разу не получала таких оценок.
Через несколько дней после этого разговора вернулся Николай Григорьевич. Занял
привычный кабинет, но в кабинете том было теперь тихо. Спевки кончились, и директор
унес личный баян.
С этим баяном его встретил на улице Валька. Молча отобрал баян, пошел рядом.
— Значит, вернули вас, Николай Григорьевич?
— Вернули, — угрюмо ответил директор. — Сперва освободили, а потом вызвали и
вернули.
Он и сам не знал, почему его оставили. Не знал и не узнал никогда, что тихий Андрей
Иванович Коваленко неделю ходил из учреждения в учреждение, из кабинета в кабинет,
терпеливо ожидая приемов, высиживая в очередях и всюду доказывая одно:
— Ромахина увольнять нельзя. Нельзя, товарищи! Если и вы откажете, я дальше пойду.
Я в Москву, в Наркомпрос, я до ЦК дойду.
В каком-то из кабинетов поняли, вызвали Ромахина, расспросили, предупредили и
вернули на старую должность. Николай Григорьевич вновь принял школу, но спевок больше
не устраивал. И Валька отнес домой его потрепанный баян.
А парту Вики Артем и Ландыс передвинули в дальний угол класса, к стене, и теперь за
ней никто не сидел. Ходили на могилу, посадили цветы, обложили дерном холмик. Сашка
Стамескин, никому ничего не сказав, привез ограду, сваренную на заводе, а Жорка выкрасил
эту ограду в самую веселую голубую краску, какую только смог разыскать.
Потом пришли праздники. Седьмого ноября ходили на демонстрацию. Весь город был
на улицах, гремели оркестры и песни, и они тоже пели до восторга и хрипоты:

Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор!..

— А Вики больше нет, — сказала Зина, когда они отгорланили эту песню. — Совсем
нет. А мы есть. Ходим, смеемся, поем. «А вместо сердца — пламенный мотор!..» Может, у
нас и вправду вместо сердца — пламенный мотор?
Проходили мимо трибун, громко и радостно кричали «ура», размахивая плакатами,
лозунгами, портретами вождей. А потом колонны перемешались, демонстранты стали
расходиться, песни замолкать, и только их школьная колонна продолжала петь и идти
дружно, хотя и не в ногу. Вскоре к ним пристали отбившиеся от своих Петр и Роза, а когда
отошли от гремящей криками и маршами площади, Искра сказала:
— Ребята, а ведь Николая Григорьевича не было с нами.
— Зайдем? — предложил Валька. — Он недалеко живет, я ему баян относил.
Пошли все. Дверь открыла невеселая пожилая женщина. Молча смотрела строгими
глазами.
— Мы к Николаю Григорьевичу, — сказала Искра. — Мы хотим поздравить его с
праздником.
— Проходите, если пришли.
Не было в этом «проходите» приглашения, но они все же разделись. Ребята пригладили
вихры, девочки оправили платья, Искра придирчиво оглядела каждого, и они вошли в
небольшую комнату, скупо обставленную случайной мебелью. В углу на тумбочке стоял
знакомый баян, а за столом сидел Николай Григорьевич в привычной гимнастерке, стянутой
кавалерийской портупеей.
— Вы зачем сюда?
Они замялись, усиленно изучая крашеный пол и искоса поглядывая на Искру. Женщина
молча остановилась в дверях.
— Мы пришли поздравить вас, Николай Григорьевич, с великим праздником Октября.
— А-а. Спасибо. Садитесь, коли пришли. Маша, поставь самовар.