Page 69 - Завтра была война...

Женщина вышла. Они кое-как расселись на стульях и старом клеенчатом диване.
— Ну, как демонстрация?
— Хорошо.
— Весело?
— Весело.
Николай Григорьевич спрашивал, не отрывая глаз от скатерти, и отвечала ему одна
Искра. А он упорно смотрел в стол.
— Это хорошо. Хорошо. И правильно.
— Песни пели,-со значением сказала Искра.
— Песни — это хорошо. Песня дух поднимает. Замолчал. И все молчали, и всем было
неуютно и отчего-то стыдно.
— А почему вы не были с нами? — спросила Зина, не выдержав молчания.
— Я? Так. Занемог немножко.
— А врач у вас был? — забеспокоилась Лена. — И почему вы не лежите в постели,
если вы больны? Директор упорно молчал, глядя в стол.
— Вы не больны, — тихо сказала Искра. — Вы… Почему вы больше не поете? Почему
вы баян домой унесли?
— Из партии меня исключили, ребятки, — глухо, дрогнувшим голосом произнес
Николай Григорьевич. — Из партии моей, родной партии…
Челюсть у него запрыгала, а правая рука судорожно тискала грудь, комкая
гимнастерку. Ребята растерянно молчали.
— Неправда! — резко сказала от дверей пожилая женщина.-Тебя исключила первичная
организация, а я была в горкоме у товарища Поляковой, и она обещала разобраться. Я же
говорила тебе, говорила! И не смей распускаться, не смей, слышишь?
Но Николай Григорьевич ничего не слышал. Он глядел в одну точку напряженным
взглядом, рукой по-прежнему комкая гимнастерку. Искра перегнулась через стол, отвела эту
руку, сжала.
— Николай Григорьевич, посмотрите на меня. Посмотрите. Он поднял голову. Глаза
были полны слез.
— «Мы — красные кавалеристы, и про нас, — вдруг тихо запела Искра, — былинники
речистые…»
— «О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные…» Песню подхватили все
дружно, в полный голос. Роза вскочила, отмахивая такт рукой и пристукивая каблучком. И
все почему-то встали, словно это был гимн. А Петр взял с тумбочки баян и поставил его на
стол перед Николаем Григорьевичем.
— «Веди ж, Буденный, нас смелее в бой!» Искра пела громко и яростно, высоко подняв
голову и не смахивая слез, что бежали по щекам. И все пели громко и яростно, и. подчиняясь
этому яростному напору, встал Николай Григорьевич Ромахин, бывший командир эскадрона
Первой Конной. И взял баян.
— «И вся-то наша жизнь есть борьба!..»
Много они тогда перепели песен под аккомпанемент старого баяна. Пили чай и
засиделись допоздна, и матери дома их ругали извергами. А они были горды и довольны
собой, как никогда, и долго потом вспоминали этот праздничный день.
Но праздники кончились, и опять потянулась нормальная школьная жизнь. Все входило
в свою колею, и снова Артем мыкался у доски, снова что-то ненужное изобретал Валька,
снова шептался со всем классом Жорка. Пашка до седьмого пота вертелся на турнике, а
тихий Вовик читал на переменах затрепанные романы. Снова Лена гуляла с Ментиком и
Пашкой, Зина, остепенившись, встречалась с Артемом и очень подружилась с Розой, и
только Искре некуда было ходить по вечерам. Она читала дома, и напрасно Сашка писал
отчаянные письма.
Все входило в свою колею. Николая Григорьевича из партии не исключили, но
улыбаться он так и не начал и из кабинета выходил редко. А вот Валентина Андроновна,