Page 29 - А зори здесь тихие

29

Дрогнули ветки напротив, скрывая серо-зеленые фигуры. Евгения неторопливо,
подрагивая коленками, стянула юбку, рубашку и, поглаживая руками черные трусики, вдруг
высоким, звенящим голосом завела-закричала:

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…

Ах, хороша она была сейчас, чудо как хороша! Высокая, белотелая, гибкая – в десяти
метрах от автоматов. Оборвала песню, шагнула в воду и, вскрикивая, шумно и весело начала
плескаться. Брызги сверкали на солнце, скатываясь по упругому, теплому телу, а комендант,
не дыша, с ужасом ждал очереди. Вот сейчас, сейчас ударит – и переломится Женька,
всплеснет руками и…
Молчали кусты.
– Девчата, айда купаться!.. – звонко и радостно кричала Комелькова, танцуя в воде. –
Ивана зовите! Эй, Ванюша, где ты?..
Федот Евграфыч отбросил ее гимнастерку, сунул в кобуру наган, на четвереньках
метнулся вглубь, в чащобу. Схватил топор, отбежал, яростно рубанул сосну.
– Э-ге-гей, иду!.. – заорал он и снова ударил по стволу. – Идем сейчас, погоди!..
О-го-го-го!..
Сроду он так быстро деревьев не валивал – и откуда сила взялась. Нажал плечом,
положил на сухой ельник, чтоб шуму больше было. Задыхаясь, метнулся назад, на то место,
откуда наблюдал. Выглянул осторожно.
Женька уже на берегу стояла – боком к нему и к немцам. Спокойно натягивала на себя
легкую рубашку, и шелк лип, впечатывался в тело и намокал, становясь почти прозрачным
под косыми лучами бьющего из-под леса солнца. Она, конечно, знала об этом, знала и
потому неторопливо, плавно изгибалась, разбрасывая по плечам волосы. И опять Васкова до
черного ужаса обожгло ожидание очереди, что брызнет сейчас из-за кустов, ударит,
изуродует, сломает это буйно-молодое тело.
Сверкнув запретно белым, Женька стащила из-под рубашки мокрые трусики, отжала их
и аккуратно разложила на камнях. Села рядом, вытянув ноги, подставив солнцу до земли
распущенные волосы.
А тот берег молчал. Молчал, и кусты нигде не шевелились, и Васков, как ни
всматривался, не мог понять, там ли еще немцы или уже отошли. Гадать было некогда, и
комендант, наскоро скинув гимнастерку, сунул в карман галифе наган и, громко ломая
валежник, пошел на берег.
– Ты где тут?..
Хотел весело крикнуть – не вышло, горло сдавило. Вылез из кустов на открытое место
– сердце чуть ребра не выламывало от страха. Подошел к Комельковой.
– Из района звонили: сейчас машина придет. Так что одевайся. Хватит загорать.
Поорал для той стороны, а что Комелькова ответила – не расслышал. Он весь туда был
сейчас нацелен, на немцев, в кусты. Так был нацелен, что казалось ему – шевельнись листок,
и он услышит, уловит, успеет вот за этот валун упасть и наган выдернуть. Но пока вроде
ничего там не шевелилось.
Женька потянула его за руку, он сел рядом и вдруг увидел, что она улыбается, а глаза,
настежь распахнутые, ужасом полны, как слезами, и ужас этот живой и тяжелый, как ртуть.
– Уходи отсюда, Комелькова, – изо всех сил улыбаясь, сказал Васков.
Она что-то еще говорила, даже смеялась, но Федот Евграфыч ничего уже не мог
слышать. Увести ее, увести за кусты надо было немедля, потому что не мог он больше
каждое мгновение считать, когда ее убьют. Но чтоб легко все было, чтоб фрицы проклятые
не доперли, что игра все это, что морочат им головы их немецкие, надо было что-то
придумать.
– Добром не хочешь – народу тебя покажу! – заорал вдруг старшина и сгреб с камней