Page 31 - А зори здесь тихие
P. 31
31
Лиза начала дичиться, отмалчиваться, обходить сторонкой веселые компании, а потом и
вовсе перестала ходить в клуб.
Так уходило ее детство, а вместе с ним и старые друзья. А новых не было, потому что
никто, кроме дремучих лесников, не заворачивал на керосиновые отсветы их окошек. И Лизе
было горько и страшно, ибо она не знала, что приходит на смену детству. В смятении и тоске
прошла глухая зима, а весной отец привез на подводе охотника.
– Пожить у нас хочет, – сказал он дочери. – А только где же у нас? У нас мать
помирает.
– Сеновал найдется, наверно?
– Холодно еще, – несмело сказала Лиза.
– Тулуп дадите?
Отец с гостем долго пили на кухне водку. За дощатой стеной надсадно бухала мать.
Лиза бегала в погреб за капустой, жарила яичницу и слушала.
Говорил больше отец. Стаканами вливал в себя водку, пальцами хватал из миски
капусту, пихал ее в волосатый рот и, давясь, говорил и говорил.
– Ты погоди, погоди, мил человек. Жизнь, как лес, прореживать надо, чистить, так
выходит? Погоди. Сухостой там, больные стволы, подлесок. Так?
– Чистить надо, – подтвердил гость. – Не прореживать, а чистить. Дурную траву с поля
вон.
– Так, – сказал отец. – Так, понимаем. Ежели лес, то мы, лесники, понимаем. Тут мы
понимаем, ежели это лес. А ежели это жизнь? Ежели теплое, бегает да пишшит?
– Волк, например…
– Волк?.. – взъерошился отец. – Волк тебе мешает? А почему мешает? Почему?
– А потому, что у него зубы, – улыбнулся охотник.
– А он что, виноват, что волком уродился? Виноват? Не-ет, мил человек, это мы его
обвиноватили. Сами обвиноватили, а его не спросили. По совести это?
– Ну, знаешь, Петрович, волк и совесть – понятия несовместимые.
– Несовместимые? Ну, а волк и заяц – совместимые? Погоди ржать, погоди, мил
человек!.. Ладно, приказано считать волков врагами населения. Ладно. Взялись мы за это
всенародно и всенародно же перестреляли всех волков по всей России! Всех! Что будет?
– Как что будет? – улыбался охотник. – Дичи много будет.
– Мало!.. – рявкнул отец и со всего маху хватил волосатым кулаком по гулкой
столешнице. – Мало, понятно тебе?! Бегать им надо, зверью-то, чтоб в здоровье
существовать. Бегать, мил человек, понятно? А чтоб бегать, страх нужен, страх, что тебя
сожрать могут. Вот. Конечно, можно жизнь в один цвет пустить. Это можно, только зачем?
Для спокойствия? Так ведь зайцы зажиреют, обленятся, работать перестанут без волков-то.
Что тогда? Своих волков выращивать начнем или из-за границы покупать для страху?
– А тебя, часом, не раскулачили, Иван Петрович? – вдруг тихо спросил гость.
– Чего меня кулачить? – вздохнул хозяин. – Прибытку у меня – два кулака да жена с
дочкой. Невыгодно им меня кулачить.
– Им?
– Ну, нам!.. – Отец плеснул в стаканы, чокнулся. – Я не волк, мил человек, я – заяц. –
Хватанул остаток из стакана, громыхнул столом, поднимаясь, косматый, как медведь. В
дверях остановился.
– Спать пойду. А тебя дочка проводит. Укажет там.
Лиза тихо сидела в углу. Охотник был городским, белозубым, еще молодым, и это
смущало. Неотрывно рассматривая его, она вовремя отводила глаза, страшась столкнуться с
ним взглядом, боясь, что он заговорит, а она не сможет ответить или ответит глупо.
– Неосторожный у вас отец.
– Он красный партизан, – торопливо сказала она.
– Это мы знаем, – улыбнулся гость и встал. – Ну, ведите меня спать, Лиза.
На сеновале было темно, как в погребе. Лиза остановилась у входа, подумала, забрала у